Операция "Раскол"

Стивен Стюарт

Политика Сталина продолжала политику царского режима – как по идеологии, так и по методам. Сталин угрожал Персии, пограничным провинциям Турции и Дарданеллам. Мечта о теплом порте на Средиземном море получила новое выражение, когда он поднял вопрос об установлении советской опеки над Ливией. Он был продолжателем дела Петра Великого.

Совершенно очевидно, что мартовскую доктрину Трумэна 1947 года Сталин должен был рассматривать как открытую угрозу Советскому Союзу и его законным устремлениям.

Отказ от традиционного американского изоляционизма для всякого марксистского историка служил достаточным доказательством того, что внешняя политика США по своей природе является

агрессивной. Для такого самодержца, как Сталин, подобный отказ имел еще более зловещий смысл. Возникало совершенно новое континентальное политическое и военное руководство, сводившее на нет любую прежнюю концепцию о равновесии сил в Европе. Для Сталина это было так же неприемлемо, как и для США, когда через несколько лет Россия использовала Кубу, пытаясь создать плацдарм в западном полушарии.

Если отказаться от пропагандистского подхода к послевоенной истории, то следует признать, что, когда Сталин заставил Чехословакию в июне 1947 года отвергнуть «План Маршалла», он скорее реагировал на события, чем являлся их инициатором. С его точки зрения Запад совершенно ясно продемонстрировал свою враждебность на 48 часов раньше, когда все коммунисты были изгнаны из французского и итальянского правительств. Действия такого рода Сталин не мог оставить без ответа. Теперь, по его мнению, никто не может возражать, если он примет подобные меры в «своих владениях». Ряд историков убеждены в том, что усиление коммунистического контроля над Восточной Европой было скорее следствием, чем причиной ухудшения отношений между двумя великими державами. Вина за это ложится не только на Иосифа Сталина, но и на Запад, который отказался согласиться с законными мерами России по обеспечению безопасности в Восточной Европе.

На Западе в то время совершенно не считались с тем фактом, что Россия и ее восточные доминионы должны были больше, чем кто-либо другой, опасаться новой войны. Для них такая перспектива действительно была ужасной. Во время Варшавского восстания поляки потеряли больше людей, чем американцы за всю войну. Русские в период войны потеряли больше людей, чем все западные страны, вместе взятые. Целые города лежали в развалинах. В сравнении с русскими европейские страны уже тогда жили довольно комфортабельно.

Проблемы, стоящие перед Россией, усложнялись еще и тем, что после войны к власти в странах Восточной Европы пришли неопытные, зачастую просто неподходящие для этой цели люди. Революции обычно рождают слишком много революционеров, но очень мало компетентных руководителей. Тот сложный психологический комплекс, который побуждает человека жертвовать своим здоровьем, состоянием, положением и даже жизнью ради участия в борьбе нелегальных подпольных организаций, редко встречается у людей, обладающих качествами, необходимыми для эффективного руководства современным государством. Это почти целиком следует отнести к большинству, если не ко всем тогдашним восточноевропейским лидерам. Они отдали всю жизнь нелегальной борьбе за дело, которое не имело бы реальных перспектив, если бы не война. Многие из них провели годы в тюрьмах или концентрационных лагерях. Некоторые были вынуждены бежать в тридцатых годах в Россию. Другие присоединились к интернациональным бригадам в Испании. Многие, как только разразилась война, храбро сражались на стороне союзников, участвуя в движениях Сопротивления, существовавших во всех европейских странах. С их убеждениями можно было не соглашаться, но они, несомненно, обладали замечательными человеческими качествами.

Когда все эти люди возвратились после войны, исполненные сознанием своих, бесспорно, больших заслуг, между ними возникли противоречия. Те, кто непосредственно участвовал в вооруженной борьбе, видели в тех, кто отсиживался в Москве, коммунистов лишь на словах, людей, избравших легкий путь. Те же, кто провел войну в Москве, считали чужаками бойцов Сопротивления, к тому же идеологически ослабленными от постоянного соприкосновения с буржуазной пропагандой.

Усиление «холодной войны» способствовало трансформации всех этих подозрений в горькую и часто ужасную вражду. Для тех, кто находился во время войны в Москве, тесный союз с СССР представлялся единственным спасением для их народов перед угрозой неотвратимого нападения со стороны Запада. Хотя «интернационалисты» никогда не возражали против этого, они сильно сомневались в необходимости рабского подчинения Сталину.

Следует учесть и то, что в спешке, с которой формировались правительства сразу же после освобождения государств Красной Армией, не хватало времени для проверки истинных заслуг каждого, «получившего» высокий пост. Наряду с коммунистами, с первых дней участвовавшими в борьбе, на высокие посты пришли люди, вступившие в партию только когда выяснилось, что она выйдет из войны победительницей. Открылось широкое поле деятельности для всякого рода карьеристов, авантюристов и просто жуликов. На начальном этапе с этим мало что можно было поделать. Независимо от того, нравилось это или нет, приходилось использовать и гражданских чиновников, служивших буржуазным правительствам или даже немцам в период оккупации.

Были и другие проблемы, связанные с кадрами. Как среди «москвичей», так и среди «интернационалистов» имелись настоящие революционные герои, заслуживавшие назначения на самые высокие посты. Но у них порой не хватало образования для выполнения подобных функций. В то же время в обоих лагерях имелись люди, которые вели двойную игру. Несколько человек, получивших высокие правительственные должности как «уважаемые коммунисты», на самом деле были внедрены в довоенные нелегальные коммунистические партии в качестве агентов-провокаторов. Другие стали агентами тайной полиции после ареста и, возможно, пыток. Были «москвичи», давно уже продавшие души Москве и являвшиеся платными агентами русской тайной полиции. Точно так же среди «интернационалистов» имелись люди (впрочем, их всех подозревали в этом), завербованные англичанами или американцами.

Политические позиции, которые постепенно занимала трумэновская Америка, усугубляли свойственную Сталину параноидальную подозрительность по отношению к Западу. В первые же годы после окончания войны на внешнюю политику Государственного департамента США большое влияние оказывали многочисленные иммигранты из стран Восточной Европы. Многие из них в предвоенные годы являлись крупными политическими деятелями, академиками и журналистами, бежавшими в страхе перед наступавшей Красной Армией. Если не считать данных разведки, эти люди стали для американских государственных деятелей главным источником сведений об обстановке в восточноевропейских странах.

В результате позиция американской дипломатии становилась все менее реалистичной, поскольку она основывалась на все менее правдивой информации. Хотя среди иммигрантов имелось много разногласий, в одном они были едины: их соотечественники в Польше, Венгрии, Чехословакии, Югославии, Болгарии, Румынии, Албании ждут лишь сигнала, чтобы свергнуть своих коммунистических хозяев – находясь в тисках отвратительной системы тайной полиции, они нуждаются лишь в моральной поддержке, чтобы организовать восстание. Политика западных держав и в настоящее время еще не избавилась от этих представлений о восточноевропейских странах. И причина трагедии периода «холодной войны» коренится именно в этом.