Операция «Сострадание»

Незнанский Фридрих Евсеевич

Вахтер элитного дома вблизи Тропаревского парка, похожий на белогвардейца из советского сериала «Адъютант его превосходительства», бдительно проверил документы следователя Глебова, вследствие чего классовая ненависть в том дала о себе знать. Однако бальзам на следовательскую душу пролило то обстоятельство, что после звонка в квартиру № 42 на пороге немедленно открывшейся двери материализовалась кукла Барби, точь-в-точь похожая на нарисованный им портрет. Все при ней: и буфера, за которые не откажется подержаться всякий нормальный мужчина, и зовущие пухлые губы, и покрытая золотистым загаром кожа без единой морщинки, и уложенные кудрями белокурые волосы…

— Вы Георгий Яковлевич Глебов? Ксения Михайловна вас ждет, — проворковала Барби.

Чуть обескураженный, но не потерявший присутствия духа следователь нашел утешение в том, что, если даже белокурая красотка оказалась прислугой, предсказание относительно картин сбылось. Темноватая из-за зеленых стен прихожая, которую тянуло назвать холлом и в которой могли уместиться две его новочеремушкинские комнаты, действительно была украшена картинами, написанными маслом, — одну, ближайшую, Глебов рассмотрел, когда вывертывался из пальто. На картине выступали в цирке акробаты: стремительность движения художник передал приемом отделяющихся от туловищ, летящих в воздухе рук и ног. Тоже, гм, хирургия… Но в холле задерживаться ему не пришлось, его немедленно провели в комнату, где глебовская интуиция получила два увесистых удара под дых.

Первым ударом стала комната… Несусветно больших даже в сравнении с холлом размеров, она действительно не походила на больничную операционную. Зато, серая и почти лишенная мебели, здорово напоминала пустую площадь какого-то заброшенного северного города под пасмурным небом, — Глебов даже поежился, словно от потянувшего сквозняка. Уютом здесь точно не пахло: жить на стадионе и то было бы комфортнее. А ведь, судя по широкому плоскому ложу, отодвинутому к окну, эта комната играла роль спальни… Вот извращенцы! Глебов бы в такой обстановочке нипочем не смог… В углах несли вахту нецветущие растения в фарфоровых вазах, похожие на гвардейцев с киверами. Их молчаливый надзор тоже не способствовал домашней расслабухе, как бы требуя официального фрака.

На Ксении Михайловне Великановой, которая в прихотливой позе полусидела-полусклонялась на ложе, как раз и был черно-белый брючный костюм, соревновавшийся в строгости с фраком. Женственный ровно настолько, чтобы не казаться мужским, подчеркивающий изящество узкогрудой, почти безбедрой, ласточкиной фигуры. Взглянув на вдову, Глебов в полной мере осознал глубину ошибки своей интуиции. Прежде всего, Ксения Михайловна была брюнеткой — хотя, судя по белизне слабо веснушчатой кожи и голубизне глаз, она и впрямь могла оказаться урожденной блондинкой. Но совершив решительный шаг перекраски в черный цвет, она перескочила уровень заурядной красоты: в ее овальном и полупрозрачном, как пустая яичная скорлупа, личике проступило нечто небесное. То, что напомнило вдруг Глебову его Таю, когда он ездил свататься к ней в родную Кострому, — хотя Таисия отродясь не была брюнеткой… Невинность это была, вот что, невинность нетронутой девушки! Однако невинность спорная, вступающая в противоречие с пикантной горбинкой носа и со скрытой порочностью рта — верхняя губа узкая, нижняя выдается вперед в смутной полуулыбке. Высокий, выпуклый, как купол средневекового собора, лоб, прямой пробор… Да, это вам не пластмассовая Барби — поточное производство! Это произведение искусства, китайская, будь она неладна, шелкография… В мгновение ока Глебов оценил мастерство покойного пластического хирурга и прихотливость отношений с живописью, которую убитый так ценил. В мгновение ока успел Георгий Яковлевич восхититься созданием великановского резца-скальпеля — и отвергнуть свое восхищение.

Если на женщину тянет любоваться издали, рассматривать с выгодной точки, как музейный шедевр, а коснуться ее не хочется — что-то здесь не в порядке. Что-то перемудрил покойный Анатолий Валентинович, трудно пожелать ему царствия небесного — человеку, который пожелал жить в такой квартире и иметь такую жену.

Но, возможно, пластический хирург был здесь абсолютно ни при чем, а холод, наполнявший комнату и не позволявший зародиться типично мужским мыслям в отношении красавицы вдовы, являлся изначальной принадлежностью Ксении Михайловны, дочери своего высокопоставленного батюшки, а следовательно, неприступной, по определению, недотроги.

— Присаживайтесь. — Без упоминания имени-отчества (зачем царице помнить имена холопов) Ксения Михайловна указала на шаткий с виду, поставленный возле своего ложа стул. Глебов присел, почувствовав облегчение — рядом с вдовой, на ложе, он долго не вынес бы. Стул, хотя и дизайнерской выпендрежной конструкции, оказался вполне крепким, и Георгий Яковлевич слегка расслабился. Исключительно физически. Но не морально.

— Ксения Михайловна, — отпугивающим басом проклокотал Глебов; прочистил горло, откашлявшись, и продолжил нормальным голосом: — Ксения Михайловна, приношу вам свои соболезнования…

Движение черно-белой офраченной ручки дало понять, что ритуал соболезнований можно опустить. Двигались только руки, лицо оставалось нетревожимо-гладким. Ни морщинки, ни слезинки, ни бессонной тени под глазами. Не поймешь, о чем свидетельствует это бесстрастие: то ли об отсутствии горя, то ли, наоборот, о горе до такой степени сокрушительном, что страшно дать ему вырваться вовне. Вырвавшись, оно толкнет на самоубийство или другой безумный поступок.

— Вы — следователь? Вы пришли задавать вопросы. Задавайте.

— Ксения Михайловна, вашему мужу кто-нибудь угрожал?

— У пластических хирургов неблагодарная работа — всегда найдутся недовольные результатами операции. Знаете, психически неуравновешенные особы, которые сами не знают, что им нужно, и ждут, что новая внешность радикально преобразит их жизнь. Если этого не происходит, они считают, что во всем виноват хирург. Их должны отбраковывать психиатры еще на подступах к операции, но небольшой процент таких больных всегда просачивается. Да, они могли угрожать.

— Вам известны такие случаи? Ваш муж называл фамилии, имена?

— Спросите лучше в клинике, они должны вести учет подобным пациентам. Но не думаю, что на этом пути вы обнаружите убийцу. Если такие угрозы и были, Толя не придавал им значения, иначе он поделился бы со мной. Мы были очень близки, он полностью доверял мне.

Последняя фраза не изменила бесстрастности лица — так же, как впервые произнесенное вслух имя покойного супруга. «Отлично держится», — отметил Глебов, чувствуя, однако, в этой сдержанности нечто неестественное. Пусть это затруднило бы выполнение его служебных обязанностей, он предпочел бы, чтобы вдова Великанова разрыдалась перед ним, а потом, еще не отошедшая от слез, заговорила наконец со следователем по-человечески и выложила уйму непричесанных подробностей, среди которых мелькнул, наконец, смысл и этого союза хирурга и принцессы, и этой неприветливой квартиры, и этого стылого, как чугунный противень на морозе, супружеского ложа. Иначе Глебов не представлял, как понять убитого, а следовательно, кто и зачем способен был его убить.

— Тем лучше, если он вам доверял. Вы женщина, вы должны тонко чувствовать его настроение. Был он в последнее время печален, встревожен? Рассказывал вам о своих проблемах?

Наконец-то гладкое личико передернулось! Правда, более человечным от этого не стало — заострилось, напоминая хищную мордочку куницы или хорька. Пластический хирург способен изменить форму носа или разрез глаз, но не в силах изменить мимику, а в мимике отражается строй души, и с ним уж ничего не поделает целый легион хирургов.