Оперные тайны
Шрифт:
Тройка, семерка, гранд-дама
…Жила-была когда-то при дворе первого императора всероссийского лёгкая нравом, разудалая барышня – Евдокия Ржевская. Собою была тоже очень недурна – иначе с какой радости она уже в 15-летнем возрасте беспощадно охмурила самого Петра всея Руси Алексеевича? И вряд ли она, выданная замуж за царского денщика Григория Чернышёва, но при этом не отказывавшая и другим богатым, статным да страстным кавалерам, точно знала, от кого родила она сына Петрушу.
Именно Петруше, выбившемуся со временем из денщицких сынов в сенаторы и действительные тайные советники, суждено будет – и никто до сих пор точно не знает, в 1741 или 1744 году – стать отцом
Пушкин, без сомнения, хорошо понимал, кого именно весь свет узнает в его строчках из «Пиковой дамы»: «Графиня ***, конечно, не имела злой души; но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему. Она участвовала во всех суетностях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо…»
И вправду она очаровала весь Париж – когда она, любимая фрейлина Екатерины II, была отпущена из России для поправки здоровья детей. Действительно, она встречалась с таинственной личностью, скрывавшейся под именем графа Сен-Жермена. И конечно же – даже если судить по её чертам на довольно позднем портрете, написанном Владимиром Боровиковским, – она в молодые годы была невероятно хороша собой. Venus Moscovite – знай наших!
Александр Рослин. Портрет Натальи Петровны Голицыной
Но кто же знал, что к старости бывшая Venus превратится в Princesse Moustachue, так как у неё вырастут борода и усы? Вероятно, как отражение и символ того, что нравом и повадками она напоминала собой властного, сурового и чуждого всяческим сантиментам мужчину. Мужчину она, кстати, напоминала не только придворной, но и хозяйственной хваткой – мало кто сделал больше неё для внедрения на наши поля столь привычной для нас картошки…
Жаль, что женщины по тогдашним законам формально не подпадали под действие «Табели о рангах». Какому чину соответствует описание, данное современником Пушкина графом Соллогубом, автором знаменитого «Тарантаса»? «Почти вся знать была ей родственная по крови или по бракам. Императоры высказывали ей любовь почти сыновнюю. В городе она властвовала какою-то всеми признанною безусловной властью. После представления ко двору каждую молодую девушку везли к ней на поклон; гвардейский офицер, только надевший эполеты, являлся к ней, как к главнокомандующему». Ни дать ни взять – генералиссимус в оборках и фижмах, не иначе!
«Главнокомандующий» был приветлив, обходителен и милостив с нижестоящими. Строг, но переменчив с родственниками. Сын, всесильный генерал-губернатор Москвы Дмитрий Голицын затаивал дыхание и боялся присесть в присутствии грозной мамаши.
Она, однако, до последнего дыхания заботилась о нём и всё время напоминала слугам, что «бедный Митенька» очень близорук. А внучатому племяннику, Сергею Голицыну-Фирсу, по преданию, однажды и вовсе открыла секрет графа Сен-Жермена… Да, те самые три карты – тройка, семёрка и туз. Сперва продувшийся дотла, а потом быстро отыгравшийся Голицын не замедлил поведать об этом Пушкину… Результат известен.
Главный дом в усадьбе Городня
А с равными и даже с вышестоящими «графиня», то есть княгиня Наталья Петровна, была обыкновенно крута, надменна и презрительна. Раз к ней на Малую Морскую пожаловал представляться в качестве родственника свежеиспечённый военный министр Александр Иванович Чернышёв, происходивший из захудалой костромской ветви рода.
Далее – почти по Пушкину: «На него старуха не взглянула…» А перед тем, как прогнать с очей долой, хлестанула его – как плетью по глазам – фразой: «Я знаю только одного Чернышёва – того, что в Сибири!» Она имела в виду своего двоюродного племянника, «друга» Николая I по 14 декабря Захара Григорьевича Чернышёва. Последний, к слову, доводился четвероюродным братом Пушкину – Пушкины и Чернышёвы породнились через тот самый любвеобильный род Ржевских…
И министр, и царь тогда обиду проглотили – что было поделать? Но после смерти Голицыной, в 1838-м, отошедший в казну дом на Малой Морской, 10 был отписан… ну, конечно, военному министру!
Сегодня в этом доме разве что на доступной далеко не всякому потаённой лестнице, по которой когда-то поднимался в спальню Герман, иногда – говорят, только ночами! – является призрак «Princesse Moustachue». А вот в старинном доме калужской усадьбы Городня, которую так любила «пиковая дама», и особенно в её заброшенном парке дух давно ушедшей Екатерининской эпохи можно ощутить куда как лучше…
Дети фараона
Фараон в данном случае – вовсе не герой оперы «Аида», а фантастически популярная у аристократии XVIII и XIX веков банковая карточная игра. Фараон – иначе стосс. Или штосс. Именно в штосс играют и Герман(н), и Арбенин в лермонтовском «Маскараде», и гоголевские «Игроки», и Николай Ростов с Долоховым в «Войне и мире».
Суть игры вкратце была тогда – сейчас в неё играют несколько иначе – в следующем. Один из двух игроков держал и метал банк – он назывался банкомётом. Другой игрок, понтёр, делал ставку, она называлась куш. Понтёры из своих колод выбирали карту, на которую делали ставку, и банкомёт начинал «промётывать» свою колоду направо и налево. Если карта понтёра ложилась налево от банкомёта, то выигрывал понтёр, если направо – то банкомёт.
Фараон – не бридж. И не преферанс, Удача есть – ума не надо! Когда бал правила не замухрышка Мысль, а богатая выскочка Фортуна, колоссальные состояния спускались запросто и за одну ночь. Посему власти, где возможно, старались эту игру запрещать. Однако ж не первый век известно, что если нельзя, но сильно хочется, то очень даже можно…
Игральная карта XVIII века
В свете знания этих правил реалии «Пиковой дамы» – как прозаической, так и оперной, становятся понятны. Пообщавшись с призраком, Герман поставил на кон в первый же вечер сорок тысяч рублей. Любопытно, где он их взял, если, по словам героев оперы, он «очень беден»? Сорок тысяч по екатерининским временам – более чем приличные деньги!..