Описание Отечественной войны в 1812 году
Шрифт:
Прибыл из Вифании в Москву 75-летний Митрополит Платон. По обширному уму, окрыленному теплой верой, и увлекательному красноречию был он предметом благоговейного почитания паствы и не хотел оставить ее в тогдашнем бедствии. Хотя он изнемогал под бременем лет и болезней и уже был уволен от управления епархией, однако думал, что его присутствие необходимо в столице для укрепления сердец, колебавшихся между страхом и надеждой. Разнесся слух, что сам Платон выйдет на Три Горы. Мысль сия таилась в сердце архипастыря, но язык его уже коснел, глаза тускнели, и он едва мог передвигать ноги. Старец скорбел о бессилии своем. Прибытие его в Москву обнаружило только последний порыв любви его к Отечеству. Услышав о движении войск наших от Можайска к Москве, Платон встревожился, целый день не вкушал пищи, но не хотел выезжать из Москвы. Говорили ему, что армия отступает к Москве, а неприятель идет следом за нею, что для спасения России, может быть, и Москва будет уступлена, но Платон твердил: «Что враги мне сделают?» – и оставался в Москве, тогда как таборы неприятельские были уже недалеко от Дорогомиловской заставы. Августин приехал к Митрополиту и убеждал его удалиться. Долго не соглашался Платон. Наконец он упал на колени перед образом Спасителя, молился
Прошел Август. «До 26-го числа, – доносил Граф Ростопчин, – я употребил все средства к успокоению жителей и ободрению общего духа, но поспешное отступление армии, приближение неприятеля и множество прибывающих раненых, коими наполнялись улицы, произвели ужас. Видя сам, что участь Москвы зависит от сражения, я решился содействовать отъезду малого числа остававшихся жителей. Головой ручаюсь, что Бонапарт найдет Москву столь же опустелой, как Смоленск. Все вывезено, Комиссариат, Арсенал. Теперь занимаюсь ранеными, которых ежедневно привозят до 1500» [310] . Донесение свое Граф Ростопчин заключил следующими словами, которые суть самое верное изображение чувствований, исполнявших тогда всех Русских, Монарха и подданных Его: «Да будет слово: мир далеко от Вашего Величества. Русские восприимут свое место во вселенной, и Вы восторжествуете над Вашим врагом. Может быть, это сбудется скоро. Ваши подданные проливают кровь и не скорбят. Господь Бог не введет Вас во искушение. Вы будете избавителем света». Благодаря Графа Ростопчина за действия его, Государь отвечал: «Вам легко представить себе все, что во Мне происходит. Но Меня не оставляет надежда на Провидение, мужество наших войск и дух нашего достопочтенного народа. С постоянством и помощью Божией, мы поборем чудовище, которое губит Европу».
Настало 1 Сентября, день, предшествовавший пленению столицы. От раннего утра видели в Москве сооружение укреплений близ Поклонной горы, скопление у Дорогомиловской заставы войск, коими покрывалась вся окрестность; наконец, при закате солнца, зажглись бивачные огни. Народ не сомневался в близком сражении. Тысячи спешили в арсенал за оружием. В тот день его раздавали даром. Кто не хотел идти в арсенал, отдавал последние деньги за оружие, продававшееся чрезвычайно высокой ценой. Августин совершал литургию в Успенском Соборе. Во время служения он проливал слезы, вместе со всеми предстоявшими. Собор был полон молельщиков и рыдания. Обрекаясь умереть за родину, многие напутствовали себя приобщением Святых Тайн. Духовенство готовилось, с хоругвями и иконами, идти на Три Горы, куда стекались для защиты Москвы, вооруженные кто чем мог, ружьями, пиками, топорами, крича в один голос: «Да здравствует батюшка Александр Павлович!» [311] К вечеру на сборном месте было уже множество народа, ожидавшего там Графа Ростопчина и Преосвященного. Другие толпы теснились около подворья Архиерейского, говоря, что неприятель уже вступает в Москву. В таком положении была верная Москва, когда в 8 часов Графу Ростопчину вручили следующее письмо от Князя Кутузова, отправленное после военного совета в Филях: «Неприятель, отделив колонны свои на Звенигород и Боровск, и невыгодное здешнее местоположение вынуждают меня с горестью Москву оставить. Армия идет на Рязанскую дорогу. Посему покорно прошу вас прислать мне с сим же адъютантом моим Монтрезором сколько можно более полицейских офицеров, которые могли бы армию проводить чрез разные дороги на Рязанскую».Исполнив поведение Фельдмаршала, Граф Ростопчин приказал всем воинским командам и ведомствам выступать из Москвы, сняв предварительно караулы, что было сделано в 4-м часу пополуночи. Все подводы, какие только можно было найти, употребили для отвоза больных и раненых. Полиции и пожарной команде с трубами велено отправиться во Владимир. Посланы чиновники разбивать бочки с вином на винном дворе и жечь на Москве-реке все барки с частным и казенным имуществом, которые не успеют уйти до вступления неприятеля. Тогда же, среди темноты осенней ночи, Августин взял из Успенского Собора Владимирскую Богоматерь, а из часовни от Воскресенских ворот Иверскую и уехал из города. Вокруг столицы пылали села, деревни, биваки. Огромное зарево разливалось во мраке. По Владимирской дороге тянулись обозы и раненые, толпились пешие и конные. По ней ехал Архипастырь и слышал укоризны от встречавшихся крестьян за оставление паствы, подобно наемнику. То был патриотический ропот Русских: силу и могущество Государства полагали они в Москве. «Когда уж не устояла Москва, – говорили православные, – где устоять России!»
Оставление Москвы
Вступление войск в Москву. – Смятение в улицах. – Благонравие народа. – Войско и народ выходят за город. – Князь Кутузов у Коломенской заставы. – Затруднительное положение арьергарда. – Отправление Акинфова переговорщиком. – Разговор с ним Мюрата. – Условие, заключенное с неприятелем. – Москва открывается перед взорами Наполеона. – Он подъезжает к Дорогомиловской заставе. – Дополнение к условию о прекращении военных действий. – Неприятель вступает в Москву. – Народ встречает его в Кремле выстрелами. – Смелые действия Милорадовича. – Движение отряда Винценгероде. – Покинутые в Москве снаряды, оружие, доспехи воинские. – Число оставшихся в Москве раненых и жителей.
До зари, 2 Сентября, в понедельник, обозы и артиллерия вступили в Дорогомиловскую заставу; на рассвете последовали за ними пехота и конница. «Идем в обход», – говорили солдаты. Помышляя о новой встрече с неприятелем, они не знали, что в тот день назначалось не испытание мужеству их на поле ратном, но скорбное испытание любви к Отечеству. Часу в 8-м поутру Фельдмаршал, спокойный, величавый, въехал верхом в город, куда ночью без позволения никто не мог из лагеря отлучаться. Стоявшим у заставы жителям Князь Кутузов сказал: «Головой ручаюсь, что неприятель погибнет в Москве». За заставой, оборотясь к своей свите, Князь Кутузов спросил: «Кто из вас знает Москву?» Вызвался любимый его ординарец, Князь Голицын, и по приказанию Фельдмаршала провел его по бульварам до Яузского моста, такими улицами, где почти никого не было.
Ранее обыкновенного начал сходиться народ на улицах и площадях, особенно там, где проходила армия; прочие части города уподоблялись пустыне: на них
Большая часть лавок и магазинов были заперты; в остальных укладывали товары, заколачивали их в ящики, вязали в тюки, зарывали в землю. Почти все дома стояли опустелые; иные отворенные настежь, что подавало повод к шалостям, которых было, однако же, мало. Вообще, за немногими исключениями, неизбежными в подобных обстоятельствах, никакое бесчиние не нарушало общественного спокойствия во время прохода армии Москвы. Горестные часы сии были истинным торжеством блогонравия Русского народа. Вообразите обширнейший город в Европе, где не было тогда ни караулов, ни властей, и посреди его народ, ожидавший всех ужасов от кровожадного неприятеля. И никто не предавался грабежу или своеволию; толпились в церквах, становились по улицам на колени перед образами. Наступило время обедни, и хотя не раздавался благовест, однако же в немногих церквах не было молящихся. Генералы и офицеры, заливаясь слезами, принимали во храмах благословение духовенства. Священник Николоямской церкви (Петр Платонов), мимо коей шла одна колонна, стоял на паперти, в облачении, с иконой Святого Николая, напрестольным крестом и с зажженными свечами. Он окроплял святой водой войско, осенявшее себя знамением креста и с жаждой ловившее капли святой воды. Солдаты громко взывали: «Враг наш погиб, а не мы!»
У Яузского моста, по которому, как через дефилею, надлежало проходить войскам, теснота была неизбежна, тут Граф Ростопчин встретил Князя Кутузова, начал что-то говорить ему. Фельдмаршал не отвечал ни слова и приказал скорее очищать мост. Отсюда до Коломенской заставы движение народа и всякого рода тяжестей смещалось с движением полков, отчего произошли неминуемые беспорядки, разломано несколько кабаков и лавок, народ русский пьет одинаково и с горя, и с радости. Восстановили, как могли, порядок; город все более и более очищался. Миновав Коломенскую заставу, Граф Ростопчин сказал: «Занавес опустился; моя роль сыграна». У этой заставы, близ Старообрядческого кладбища, остановился Князь Кутузов, сошел с лошади и сел на дрожки, обращенные к Москве. Погруженный в глубокую думу, облокотясь головой на руку, смотрел он на златоглавую столицу, как будто прислушивался к последнему ее воздыханию. Войско становилось для привала по обеим сторонам дороги. От сонмов шедшего народа и теснившихся экипажей и повозок пыль вилась столбом и застилала лучи догоравшего солнца. Москва уходила от Москвы. Здесь старцы, согбенные летами, брели спотыкаясь; там родители, обремененные ношею детей и самого необходимого имущества, торопились уходить от лютого врага. Стороны дороги покрыты были толпами скитальцев, не знавших к отраде своей ничего, кроме слез и рыданий. Дети, затерявшие родителей, отыскивали отцов и матерей. Вокруг Фельдмаршала часто слышны были восклицания: «Что с нами станется? Куда идем? Куда он нас завел?» Но Князь Кутузов был неподвижен, как будто ничего не видя и не слыша; он ожидал известия от Милорадовича о том, что делалось в арьергарде. Первый приехавший от Милорадовича адъютант донес, что он будет драться, если Мюрат не примет сделанных ему предложений, и просит о подкреплении. Через четверть часа пришло из арьергарда другое донесение, о выговоренных у неприятеля условиях, которыми обеспечивалось движение нашего арьергарда. Князь Кутузов велел армии продолжать марш к Панкам, куда и сам отправился.
Возвратимся к Милорадовичу. Накануне вечером, после окончания военного совета в Филях, Фельдмаршал приказал ему по возможности задерживать неприятеля и тем дать время войскам и казенным и частным обозам выйти из города. «Если нужно, – писал ему Кутузов, – почтите видом сражения древние стены Москвы». Тогда же послано к Милорадовичу, для доставления к Бертье, подписанное Полковником Кайсаровым, французское письмо, в коем, по принятому на войне обыкновению, наши больные и раненые в Москве поручались неприятелю. Утро 2 Сентября застало Милорадовича у Фарфоровых заводов, в 10 верстах от Москвы. Когда французы двинулись вперед, он начал отступать медленно и в полдень пришел к Поклонной горе. Неприятельские колонны потянулись в обход нашего арьергарда, угрожая отрезать его от столицы. Тогда донесли Милорадовичу, что артиллерия и обозы так сперлись на Дорогомиловском мосту и в улицах, что стоят недвижимы. Одни предлагали Милорадовичу завязать дело; другие идти скорее назад. Такими средствами не была бы достигнута главная цель, состоявшая в выигрыше времени. Пока арьергард стал бы сражаться или отступать, обошедший его неприятель мог ворваться в Москву, завладеть обозами, стеснившимися в улицах, и отрезать его. Милорадович не принял ни одного из предложенных мнений, но потребовал офицера, умевшего свободно объясняться на французском языке.
Явился лейб-гусарского полка Штабс-Ротмистр Акинфов. Ему велено отвезти к Мюрату присланное накануне письмо о пощаде раненых и сказать, что если французы хотят занять Москву невредимой, то не должны наступать быстро и дать нам спокойно выйти из нее со всей артиллерией и обозами; иначе Милорадович перед Москвой и в улицах будет сражаться до последнего человека и вместо Москвы оставит одни развалины. Милорадович послал офицеров в город, для приведения в устройство спершихся обозов, а Паскевичу велел стать у Дорогомиловского моста, с 26-й дивизией, имевшей под ружьем не более 1200 человек. При них не было артиллерии, потому что ее заблаговременно отправили в Москву.