Опиум. За мгновения до...
Шрифт:
– Спасибо, что показал, – нет сил наблюдать за этими танцами перед случкой. Тошно.
– Не за что, удачи в споре, – отвечает и уходит.
И ни слова больше, каждый расходится по своим делам. Я – завтракать, Дамиен – трясти веером своих изумрудных перьев.
А дальше у меня утренний кофе с молоком и ложкой мраморного мороженого и представление: Дамиен поливает из шланга своих помощниц, заставляя их визжать и, смущаясь, отлеплять майки от откровенно торчащих грудей. Вижу, как тщательно, но при этом в ускоренном темпе он натирает полиролью сверкающую поверхность своей красивой машины, как восторженно
Тот быстрый взгляд запечатлелся в моей памяти и имел, помимо воли, контакт с чем-то глубоко внутри меня. И это был не разум, потому что Дамиен и моя сила мысли всегда находились по разные стороны баррикад. Но вот, то внутреннее, что не поддаётся контролю и никогда не слушает наших рациональных доводов, уже в тот день ясно поняло, что мы оба, и Дамиен, и я, находимся на пороге чего-то нового. Чего-то особенного. Огромного, необъятного. И внутри меня поселилось тянуще-щемящее ожидание: что будет дальше?
Гугл сказал, что треугольник на мужском теле может обозначать триединую природу мира (Земля, Небо, Человек); физическую и духовную силу, мудрость и красоту; либо попросту семью – мать, отца и ребёнка.
Глава 11. Гонки
Rompasso – Angetenar
Я надеваю свои самые узкие джинсы, именно те, в которых моя задница выглядит наиболее выгодно, а ноги кажутся длинными, и чёрную кожаную куртку, едва прикрывающую поясницу. Распускаю волосы, впервые за долгое время позволяя их крупным волнам свободно лечь на мои плечи и спину. Даже крашу ресницы и губы любимым маковым блеском.
– Охренеть… – приветствует подруга.
– И ты хорошо выглядишь, Либ. Привет, кстати.
Открываю дверь её жёлтого Фольксвагена, сажусь рядом с водительским сидением, хотя это место считается самым опасным с точки зрения вероятности летального исхода.
– Знаешь, когда я сказала, что ты её не потянешь – погорячилась! – не унимается подруга. – Нет, серьёзно. Тебя всего лишь нужно было привести в порядок, оказывается!
– Спасибо за комплимент.
Пристёгиваю ремень, проверяя надёжность устройства.
– Едем? – её исследующий взгляд начинает меня нервировать.
– У тебя зачётная задница, и сиськи тоже есть, – констатирует не без зависти.
– А у тебя их нет?
– Есть. Нулевого размера.
Её почти расстроенное лицо поворачивается к дороге, рука механически заводит машину, и наш Фольксваген резво снимается с места. И я завидую: безумно хочется научиться водить, чтобы ни от кого уже не зависеть.
Мы приезжаем в Мишн почти к самому началу гонки. Широкие трибуны переполнены людьми, платные стоянки – машинами. Либби долго кружит, пытаясь отыскать свободное парковочное место, но дело заканчивается маскировкой в кустах, что съедает ещё полчаса нашего времени. Первый заезд, а в нём как раз участвует Дамиен, мы пропускаем.
– Кто выиграл в первом? – орёт Либби на ухо долговязой девице с пирсингом во всём, во что его можно было вставить.
– Дам! – сообщает та, приложив немалые усилия, чтобы перекричать орущую музыку в стиле hard rock.
– Видишь?! – с гордостью восклицает Либби. – Я же говорила!
Дальше она, подобно танку, протискивается «к нашим», вещая разъярённым болельщикам: «Мы из команды Блэйда, опоздали, не могли паркинг найти!». И те, поскрипывая зубами, пропускают нас, узнавая, очевидно, в Либби завсегдатая группы поддержки Дамиена.
Спустя минут двадцать нам удаётся прорваться к трибунам со знакомыми лицами: здесь почти вся школа, все классы, не только двенадцатый и не только наше подразделение. Я вижу и одиннадцатиклассников, и учащихся в десятом. И Дамиена тоже вижу: он стоит, облокотившись на капот Мустанга, обклеенного тонкими красными полосами. Обычно для гонок клеят только две широкие белые полосы и только на капот.
– Смотри, как она машину его разукрасила, – Либби также замечает преображение. – В своём уникальном и неподражаемом стиле!
– Неплохо, мне нравится.
Подруга обжигает меня взором, потратив лишь пару секунд на убедительность своего послания, и сразу же возвращается к предмету обожания. А он, этот предмет, уже не один: его звезда рядом, он обнимает её за талию, пока репортёр делает положенные снимки для местной газеты «Metro Vancouver».
B тот момент, когда Мелания демонстрирует право собственности, подчёркнуто сексуально целуя победителя в губы, я замечаю устремлённый на себя взгляд. Острый, сверкающий тонким лезвием мести. В детстве он делал ровно то же самое, только моя реакция была другой. Юной девочке не хватало ума скрывать то, как сильно бесят ранние поцелуи ещё почти детей. Теперь же он – не ребёнок, она ребёнком, скорее всего, никогда и не была, а мне совершенно всё равно.
Отворачиваюсь. Рассматриваю болельщиков, разукрашенные машины других участников заезда, огни табло, показывающего скорость конкурсантов, очки команд. И силюсь унять неприятно покусывающие в груди ощущения.
Во втором заезде Дамиен снова приходит первым. Наша трибуна взрывается восторгами, визгами, растянутыми на живых распорках баннерами, дуделками, хлопушками и отборным счастливым матом.
Сумерки остались позади, уступив место глубокой чернее чёрного ночи, Мишн погрузился в сырость и пробирающий до костей холод. Кожаная куртка выгодно смотрится, но все мои мечты и желания в этот вечер только об одном: горячем чае и тёплом пуховике. А ещё лучше было бы оказаться сейчас в постельке под гигантским одеялом, которое так заботливо приобрёл для меня Дэвид:
– У нас значительно холоднее, чем в Брисбене, – объяснил он, вручая доставленную Амазоном упаковку. – Мне показалось, тебе холодно под тонким пледом.
«Приготовленным любящей матерью» – мысленно добавляю.
Не знаю почему, но именно в тот гудяще-гремящий вечер в Мишн, окружённая тысячами людей, я ощутила самое острое одиночество в своей восемнадцатилетней жизни. Так грустно и так тоскливо мне ещё никогда не было.
Ближе к концу шоу к нам подходит парень, его лицо мне знакомо: он всегда сидит с Дамиеном за их VIP–столиком в школьной столовой, вместе с Роном, Меланией и другими, всегда одними и теми же людьми.