Оппозиция его Величества
Шрифт:
Падение Сперанского в преддверии Отечественной войны означало, как будто, что царь отказался от реформ. Казалось бы, тем меньше оснований у него было возвращаться к довоенным идеям и планам: война выиграна, самое время «перейти» к реакции, которая так часто обуславливается самим фактом победы. Ведь правительство уверено в своих силах и в силе порядка, который позволил устоять и победить, к тому же на его стороне подъем патриотических чувств, который проходит не вдруг.
Однако Александр не только не забыл о реформах, но как будто вернулся к «прекрасному началу» своего царствования. Самодержавный император готовился стать конституционным королем Польши. И не только Державину он говорит, что пора заняться внутренними делами после того, как с Божьей помощью решили дела внешние.
Члены тайных обществ, возникавших в те годы, врагами правительства станут
Как ни странно, с точки зрения идейной они во многом были ближе царю, чем его ровесники, которые в массе не хотели никаких изменений и неодобрительно слушали даже разговоры о возможных реформах.
Одновременно появились вполне легальные проекты, авторы которых намеревались покончить с крепостным правом или, по крайней мере, облегчить положение крестьян. Причем эти проекты выходят из-под пера весьма серьезных людей. Проекты радикальны в разной степени, но важно, что идея «носится в воздухе», и не один «западный ветер» тому причиной. Это знак времени: необходимость перемен понимают не только юные гвардейцы, но и люди старшего поколения, хотя и далеко не все. А скоро в Варшаве Новосильцев начнет работу над «Уставной грамотой Российской империи», будущей конституцией. Обычная полифония истории.
В 1815 г. Александру I и Ермолову было 38 лет, Воронцову — 33, Сабанееву — 43, Закревскому — 29, Киселеву — 27, Давыдову —31, Аракчееву — 46, Пушкину— 16, Карамзину — 49, Сергею Муравьеву-Апостолу — 20, а его брату Ипполиту — 9 лет.
После войны наши герои получают новые назначения: Воронцов остается во Франции командовать русским оккупационным корпусом, Ермолов в 1816 г. становится командиром Отдельного Грузинского корпуса, Сабанеев — 6-го корпуса в Молдавии, Закревский — дежурным генералом Главного штаба; Киселев до 1819 г. совершал ряд инспекционных поездок поличным заданиям императора, а затем стал начальником штаба 2-й армии. Сейчас мы попытаемся дать весьма краткий очерк служебной деятельности наших героев. Трудно говорить о военачальниках, не уяснив их отношений к подчиненным и с подчиненными.
Закревский в Петербурге
Не у одних вас ученья; и у нас так часто бывают оные, что не знаю, куда класть больных, которых лежит в госпиталях более 5 тысяч человек.
Ученья мне так надоели, что не могу вам описать. Это вам может описать Сабанеев.
В классических, так сказать записных реакционерах как-то не хочется открывать личность. Помещался человек в соответствующей «табели о рангах» где-то в классе Булгарина ближе к Дубельту, давно уже был удобным объектом для тренировки праведного обличительного пафоса. А тут вдруг выясняется, что он неглуп и принципы имеет, да и не такой уж реакционер, по крайней мере, в эти годы: царя поругивает, с Аракчеевым не здоровается. И вообще, чувство юмора есть. И человек «оживает». И в который раз понимаешь, как вредны стереотипы. Это — о Закревском, но не только о нем. Д. В. Давыдов как-то писал Закревскому: «Сердце твое русское, твердость английская, а аккуратность немецкая» (не преминув, конечно, добавить, что последняя есть «единственное доброе качество сей нации») [52] . Имеющиеся в нашем распоряжении письма Закревского добавляют к этой искренне комплиментарной и, по-видимому, верной характеристике язвительный нрав при выраженном критическом строе ума и остром чувстве собственного достоинства «офицера без фамилии».
52
РИО, т. 73, с. 512.
Человек методичный и наблюдательный, Закревский, оказавшись в конце 1814 г. в Петербурге, недолго разбирался в порядках, царивших в высшем эшелоне власти, важным элементом которого стал и он сам. Восторги первых недель после возвращения гвардии царя стали привычными, т. е. улеглись. Да они лишь слегка потревожили обычную (вспоминая Л. Н. Толстого) жизнь Петербурга. Эта жизнь коррумпированной столицы продолжалась всегда, продолжалась она и в то время, когда где-то там, далеко, гибли сотни тысяч людей, решались судьбы человечества, рушилась империя Наполеона, а короны превращались в подобие эполет — их можно было получить как отличие и лишиться за проступок.
«Ваш конгресс нам так наскучил…. что мы выходим из терпения и желаем, дабы царь наш скорее возвратился в Россию для искоренения явного воровства», — пишет Закревский Киселеву в Вену в начале 1815 г. И тогда же жалуется, что должность непосильна, тяготит его, что карьера окончится командованием какой-нибудь армейской бригадой и т. п. А объясняет эти жалобы короткое замечание: «За правду начинают сердиться, молчать же мне нельзя» [53] . Вообще говоря, такого рода «самооговоры» в неспособности, сетования на трудности были в некотором смысле как бы ритуальными: их можно встретить не только у наших героев, но и у многих их современников. Но в данном случае в них есть немалая доля истины, ибо люди, подобные Закревскому, должны были неизбежно вступать в конфликт с Системой. К тому же они не молчали, как другие.
53
РИО, т. 78, с. 182, 183.
В декабре 1815 г. Александр вернулся в Петербург. Современники согласно отмечали, что приехал он совсем в другом настроении, чем год назад. Вигель писал: «Александр казался скучен, говорят, даже сердит. Никакими восторгами Петербург его не встретил. Казалось, Россия познала, что наступило для нее время тихое, но сумрачное. Государь начал показывать себя вновь взыскательным и строгим» [54] . Возобновилась муштра, почитавшаяся за верное средство подтягивания дисциплины, начались парады, офицерам запретили носить фраки и пр. Словом, началась довоенная жизнь, правда как выяснилось позднее, скорее по форме, чем по сути.
54
Вигель Ф. Ф.Записки. М., 1892, ч. 4, с. 179.
Царь попытался искоренить «явное воровство». Кн. А. Горчаков, управлявший военным министерством, был удален от должности, а его сотрудников, использовавших благодушие начальника для личной наживы, арестовали. Статс-секретарь Молчанов, через которого производились многие неблаговидные дела, был отставлен. Военное министерство было реформировано. Из него выделился Главный штаб, ставший, по сути, центром военного управления; за министерством осталась продовольственная, денежная и счетная части. Штаб возглавил кн. П. М. Волконский, дежурным генералом стал Закревский, военным министром — П. И. Коновницын.
Впечатления вступившего в должность Закревского хорошо показывают, что скрывалось за блестящим фасадом Российской империи тех лет. Чуть ли не на парадной лестнице, недалеко от Зимнего, он застает картину, которая больше всего напоминает впечатления Чичикова от визита к Плюшкину: «При вступлении моем в Должность я нашел Инспекторский департамент в отношении к наружности в том жалком виде, который известен всякому, кто посещал когда-либо бывшую Военную коллегию. В комнатах с грязным полом и с покрытыми паутиною стенами около столов изломанных, изрезанных и замаранных чернилами сидели неопрятно одетые, а инде в рубищах чиновники и писаря на изломанных же, веревками связанных стульях и скамейках, где вместо подушек употреблялись журнальные книги. Большею частию стеклянные и глиняные помадные банки служили чернильницами; полено дров нередко клалось вместо прессара… Под столом и везде на полу валялись кипы бумаг в пыли и беспорядке, а между ними дрова с водою…»