Оптимальный вариант
Шрифт:
– Чего-то я не понимаю, – пожал плечами Джеймисон, хотя на этот раз все понял. Он подождал, пока не стало ясно, что присутствующие не намерены развивать данную тему, и снова пожал плечами. Ему вдруг стало не по себе от этого жутковатого молчания. – Полагаю, вы хотите перейти к делу? – поинтересовался он.
– Если это вас не затруднит, – вежливо сказал высокий араб.
– Не затруднит, – сказал Джеймисон. Араб внушал ему беспокойство. Вся эта компания внушала ему беспокойство. Вся, кроме девушки. Насчет нее у Джеймисона появились некоторые идеи и некоторые планы.
В пятидесяти
У границы джунглей стояли два человека. Хотя они и находились у самого края леса, заметить их было невозможно. Один из них – коренастый, крепко сбитый – был местным жителем; судя по зелено-коричневой головной повязке – малайцем. У него был задумчивый, грустный и напряженный взгляд.
Его товарищ был европейцем – высокий, сильно загорелый мужчина лет тридцати, довольно красивый, одетый в желтую рясу буддийского монаха. На фоне буйства окружающих джунглей странное несоответствие его внешности и одежды как-то скрадывалось.
Европеец сидел на земле, скрестив ноги и не глядя на расчищенный участок. Он пребывал в состоянии предельной расслабленности. Казалось, что его серые глаза смотрят внутрь.
Вскоре малаец сообщил:
– Туан, этот человек, Джеймисон, вошел в дом.
– Хорошо, – откликнулся европеец.
– Теперь он вернулся на веранду. Он принес какой-то предмет, завернутый в мешковину. Предмет небольшой – примерно с четверть головы слоненка.
Европеец не ответил.
– Теперь он развернул мешковину. Внутри оказался какой-то металлический предмет сложной формы.
Европеец кивнул. – Они столпились вокруг этого предмета, – продолжал малаец. – Они довольны, они улыбаются. Нет, довольны не все. У араба на лице странное выражение. Его нельзя назвать неудовольствием, но я затрудняюсь описать это чувство. А, понял! Арабу известно нечто такое, о чем другие не знают. Этот человек считает, что владеет какой-то тайной, которая дает ему преимущество перед остальными.
– Тем хуже для него, – пробормотал европеец. – Остальных хранит их неведение. А этого человека подвергает опасности его чрезмерная понятливость.
– Ты это предвидел, Туан?
– Я читаю то, что написано, – произнес европеец. – Возможность читать – мое проклятие.
Малаец вздрогнул, очарованный и испуганный одновременно. Его переполняла жалость к этому легко уязвимому человеку с его необычным даром.
Европеец произнес:
– Теперь металлический предмет находится в руках у толстяка. Толстяк дает Джеймисону деньги.
– Туан, но ведь ты даже не взглянул в их сторону!
– И все же я это вижу.
Малаец встряхнулся, словно пес, выбравшийся из воды. Этот кроткий белый человек – его друг – обладал огромной силой, но и сам был жертвой еще большей силы. Нет, лучше об этом не думать. У него самого судьба иная, и благодарение богу, что он распорядился именно так.
– Теперь они вошли в дом, – сказал малаец. – Ты об этом знаешь, Туан?
– Знаю. Я не могу не знать.
– И ты знаешь, что они делают в доме? – И этого я тоже не могу избежать.
– Скажи мне только то, что я должен услышать! – попросил малаец.
– Это я тебе и говорю, – сказал европеец. Потом, не глядя на малайца, он произнес: – Ты должен покинуть меня, покинуть эти места. Ты должен уехать на другой остров, жениться, завести свое дело.
– Нет, Туан. Мы с тобой идем в одной упряжке. Этого не изменить. Я знаю.
– И я. Но иногда я надеюсь, что ошибусь хоть раз. Я дорого бы дал за возможность ошибиться.
– Это тебе не свойственно.
– Возможно. Но все же я надеюсь, – европеец пожал плечами. – Теперь толстяк положил металлический предмет в черную кожаную сумку. Все улыбаются и жмут друг другу руки. В воздухе пахнет убийством. Нам пора уходить.
– А они не ускользнут от нас?
– Это уже не важно. Конец известен. А мы можем пойти, поесть и лечь спать.
– А потом?
Европеец устало покачал головой.
– Тебе не нужно об этом знать. Пойдем.
Они двинулись в глубь джунглей. Малаец крался с бесшумной грацией тигра. Европеец скользил за ним, словно призрак.
Глава 70
Если бы кто-то пошел по узкой тропинке, петляющей через джунгли, то на расстоянии мили от дома Джеймисона этот кто-то обнаружил бы местное селение, именуемое Омандрик. На первый взгляд, оно казалось обычной тамильской деревней, ничем не отличающейся от сотни таких же деревень, рассевшихся на сваях вдоль берегов реки Семил – ленивого потока, которому, казалось, едва хватало сил нести свои темные воды через опаленную солнцем страну к отдаленному Восточно-Яванскому морю – мелкому и кишащему рифами.
Но внимательный наблюдатель, осмотрев деревню, заметил бы мелкие, но несомненные детали, свидетельствующие об упадке: соломенные крыши на многих хижинах были разворошены ветром, плантации таро заросли сорняками, на берегу валялись лодки с рассохшимися днищами. Наблюдатель также мог бы заметить черные тени, снующие между хижинами – расплодившиеся крысы настолько обнаглели, что бегали по заброшенным садам среди бела дня. Эта деталь нагляднее любой другой свидетельствовала об апатии, охватившей жителей деревни, об их усталости и упадке духа. Бытующая на побережье пословица утверждала, что если крысы начинают бегать среди бела дня, то, значит, боги отвернулись от этой земли.
В центре деревни, в хижине, вдвое превышающей своими размерами прочие дома, сидел Амхди, местный старейшина, и слушал работающий на батарейках коротковолновый радиоприемник. Приемник издавал тихое шипение, свидетельствующее об атмосферных помехах, и мигал зеленым огоньком, словно пантера в ночных джунглях. Это был предел возможностей радиоприемника – для большего требовалась антенна, а ею-то Амхди и не располагал. Но шипение помех и мигающий индикатор уже казались старику чудесами. Приемник стал его духовным наставником. Старейшина советовался с ним раз в несколько дней и утверждал, что духи предков нашептывают ему советы, а глаз духа вещает о чудесах, о которых нельзя говорить вслух.