Опыт путешествий
Шрифт:
Забрызганные краской и заполненные тряпками тела вскоре вновь вернутся в свои пустующие ниши. На данный же момент арки в альковах вдоль стен заполнены лишь сотнями высохших мертвых сороконожек. Несколько тел продолжают лежать в своих гробах. Я осторожно отодвигаю тяжелую крышку, которую, возможно, не трогали столетиями, и смотрю внутрь. Кажется, что воздух из гробницы выходит с глубоким вздохом, и мое горло наполняется запахом — но не запахом гниения, а ароматом крепкого бульона, сухой плесени и тонкого, как пыль, человеческого праха. Этот запах, совершенно незабываемый, напоминает настойку молчания и грусти, аромат повторяющейся молитвы, звучащей где-то в отдалении, аромат раскаяния и сожаления, одновременно отталкивающий и странно знакомый. Я сталкиваюсь с ним впервые, однако при этом испытываю странное и убедительное ощущение дежавю.
Мы никогда не узнаем, что значили эти мертвые тела для общин, принесших их сюда и одевших. Это остается одной из загадок Сицилии. Столкнувшись с этими комическими и трагическими образами смерти, мы остаемся наедине со своими сомнениями, мыслями и заботами. Очень сложно понять, что чувствуешь, когда смотришь на тела, замерзшие на полпути из ниоткуда в никуда, — здесь тайна и страх, надежда и ощущение противоречивости жизни и потери, вечные и универсальные чувства.
В красивом городе Новара-ди-Сицилия стоит большая и обильно украшенная церковь. Перед алтарем секретная дверь в склеп, и при нажатии секретной кнопки вход открывается автоматически, прямо как в фильмах про Джеймса Бонда. Ступени, ведущие вниз, приводят нас в комнату с нишами, вырезанными в камне, внутри которых разнообразные и уже знакомо бесформенные тела еще шести прелатов. На высокой полке в окружении черепов стоит коробка с двумя кошками, мумифицировавшимися естественным образом — легкое напоминание о древнем Египте. Они попали в ловушку в склепе, и это лучшее напоминание о том, что даже если у тебя и девять жизней, конец всегда один и тот же.
Дунай
Зайдите в лес. Пройдитесь по покрытым мхом камням и корням мимо кустов ежевики, окунитесь в тень на краю лесных лужаек. В каменном углублении течет ручеек, скорее струйка воды, выбивающаяся из земной толщи. Она пузырится, брызгается, на мгновение замирает, а затем стремглав бросается в лес. А там скользит мимо валунов, омывает гравий, бездумно и бесцельно бежит по пути наименьшего сопротивления. Люди, приходящие сюда, окунают в ручей оловянные кружки и поднимают тост за старт, за великие приключения, за небольшие идеи, из которых вырастают мощные проекты. Все это напоминает древний анимизм — поклонение перед силой воды, леса и рождающей их земли. Место называется Шварцвальд, а ручеек этот — исток Дуная. Самая дальняя точка, куда вы можете добраться от устья реки, расположенного в 2860 километрах восточнее. Дунай, Danube, Donau, Dunaj, Duna, Dunav, Dunarea — величайшая река Европы, самая длинная (если не считать рек России) река, не принадлежащая ни одному государству, но протекающая по территории десяти. Здесь, в темном и наполненном вздохами лесу, река еще недостаточно созрела, для того чтобы называться Дунай. Ее здесь зовут Брег, но этот ребенок совсем скоро превратится в бурный поток.
На берегу стоит вместительное кафе, где можно отведать нарезанный толстыми ломтями настоящий шварцвальдский торт, которые подают вам настоящие шварцвальдские девушки. Торт распирает от грубого веселья взбитых сливок и вишни. Лес наполнен голосами немцев. Увлеченные повышением эффективности своей сердечно-сосудистой системы, они маршируют в шортах, с рюкзаками за спиной и палками в руках (покрытыми маленькими эмалированными бляшками, напоминающими о местах, где им доводилось петь свои «тру-ля-ля»: Ульм, Регенсбург, Пассау, Вена, Сталинград).
Неподалеку, в маленьком городке Фуртванген есть музей часов. Что бы нам ни говорил Орсон Уэллс [166] , но часы с кукушкой родом не из Швейцарии, а из Шварцвальда — именно из этих мест люди, доведенные до отчаяния средневековой нищетой, отправлялись бродить по дорогам страны, торгуя вразнос часами с кукушками. Возможно, это не лучшее занятие для голодавших крестьян, однако, как и всегда, мы недооцениваем степень упорства, мастерства и дьявольской изобретательности отчаявшегося немца. Кукушка получила звездную роль не из-за своей врожденной способности следить за временем, а потому что голос ее имитировать было проще. В свое время проводились эксперименты с совами, утками и даже, говорят, с двуглавыми орлами.
166
Известный американский актер и режиссер. В фильме «Третий человек» он произносил фразу: «В Швейцарии мы видим сплошную любовь к ближнему, пятьсот лет мира и демократии. И что же из этого вышло? Часы с кукушкой».
Брег покидает лес и продолжает течь на восток, где встречается с еще одним инженю [167] под названием Бригах. Вместе они текут вплоть до города Донауэшинген, где официально и возникает Дунай, в большом саду за огромным домом, принадлежащим семье фон Фюрстенбергов — местным важным птицам. Река вытекает из декоративного пруда, украшенного барочной скульптурой чопорной женщины, бранящей двух обнаженных детей. Эта дама — женский дух региона, приказывающий маленьким ручейкам расти и вести себя хорошо. Ненадолго река уходит под землю, а затем вновь появляется на поверхность из-под классической беседки. Достаточно бесхитростно, не смешно и в лучших традициях немецкого китча — притвориться, что тебе может принадлежать целая река. Кайзер Вильгельм, развязавший «Великую войну», очень любил приходить в эти места и стрелять уток из своих английских ружей, переделанных так, чтобы ему не мешала его покалеченная рука [168] . Я прохожу вперед по течению. Пара крякв шумно что-то обсуждает. Одинокий мужчина выгуливает собаку. Ветер шелестит листьями тополей. Местная гостиница отчаянно пытается быть яркой и веселой.
167
Актерское амплуа — простушка, наивная и обаятельная молодая девушка.
168
Вильгельм не мог владеть левой рукой, атрофированной из-за разрыва нервов.
Дунай — огромная линия разлома Европы. Он выступал естественной границей Римской империи. К западу и югу от него — классическая Европа, империя разума и интриги, поэзии и порядка. К северу и востоку — Европа варварская: бородатая, родовитая, домотканая и суеверная, Европа лесов и троллей. Река также служит границей между католической и православной Европой. По ней проходит граница десяти столетий исламской экспансии. Она петляет через неспокойные Балканы, а затем беспрепятственно течет сквозь освобожденные земли — от железного занавеса к территории Варшавского договора. Это река Ясона и аргонавтов, по берегам которой находятся самые ранние из известных в Европе поселений человека. На самое главное — Дунай представляет собой огромную артерию, питавшую Mitteleuropa — аморфную зону идей и коммерции, существовавшую в мире книг и концертных залов чуть ли не больше, чем в области географии [169] . Родной дом шоколада и кафе, психологии, философии, романтики и бунта, огромных состояний и музыки — музыки, которой полно все, на что дирижер только мог указать своей палочкой. Это место для нового мышления, развития науки и изобретений, способ существования и культура, которая до сих пор составляет закваску нашего коллективного характера.
169
Концепция Mitteleuropa (Центральной Европы) была выдвинута Фридрихом Науманом в разгар Первой мировой войны. Предполагалось, что Центральная Европа представляет собой не географическую, а историческую и историко-идеологическую концепцию, определявшуюся государственно-политическим единством при этнокультурном многообразии. После революций 1989 года концепция Центральной Европы в новой реинкарнации сменила прежнюю концепцию социалистической Восточной Европы.
Однако нас крайне редко тянет взглянуть на центр нашего континента. Мы смотрим в эту сторону куда реже и с меньшей любовью, чем на юг Европы. Мы предпочитаем Европу оливкового масла Европе гусиного жира — юг кажется нам более зрелищным и сексуальным. Однако именно здесь благодаря широчайшему потоку сознания возникла глубокая и реалистичная идея Европы, которая возникла довольно тихо, как прогулка по стране неторопливо росших деревень и сытой пивной лени. В прошлом мне было сложно любить Германию, однако жизнь здесь действительно красивая, светлая, забавная и отчасти изнеженная. Северная протестантская Германия — земля усердных, организованных и серьезных людей. Католический буколический юг наполнен ностальгией — это Германия, из которой вынули все немецкое. Северяне презирают южан — жирных, жадных и тупых крестьян. Южане называют северян Saupreuss — «прусскими свиньями». Мне же здесь нравится. В этих местах чудится нечто ирландское с легким привкусом кислой капусты. Первая большая стоянка на реке — город Ульм. Ульм — прекрасный и застывший город. В Средние века благодаря торговле он был очень богат, однако затем источник иссяк и город погрузился в нищету. Как и в большинстве красивых немецких городов, то, что мы видим, лишь отчасти напоминает то, что было утрачено. Британская авиация нанесла в город визит всего однажды, в декабре 1944 года, но в результате огненной бури была разрушена значительная часть старого города. Пустоты заполнены поразительно современными зданиями — взять, к примеру, здание школы, сменившие прежнее здание в стиле баухаус [170] . Город знаменит самой высокой церковной колокольней в мире. Лютеранская церковь была выстроена на самой границы Швабии, и католическая Бавария могла беспрепятственно видеть возвышающееся чудо Реформации. Это было самое высокое здание в мире, пока не появилась Эйфелева башня. Строить ее начали в 1377-м, а закончили лишь в 1890 году. Для того, чтобы влезть на самый верх, требуются крепкие нервы — вы описываете круги внутри колокольни, как штопор, пока вас, наконец, не вынесет с хлопком наверх. Открывается потрясающая панорама, но впечатление портит тот факт, что, когда вы вновь спуститесь вниз, вы уже забудете обо всех красотах, которыми любовались.
170
Архитектурное направление, названное так по одноименной школе, существовавшей в Германии до 1933 года. Основные элементы стиля — железобетон в качестве строительного материала, отсутствие архитектурных излишеств, открытые широкие пространства в интерьерах.
Хоры внутри церкви примечательны целой серией портретов и изображений философов, ученых, священнослужителей, рогоносцев и пьяниц. Они трогательно приземленны и причудливо эфемерны. Им удалось избегнуть волны протестантского иконоборчества, возможно, из-за того, что резьба представляет собой типичное украшение дома небогатых крестьян. Искусство лукавым образом вышло из ремесла, да и сам Христос был плотником. Геральдическим символом города является воробей. В честь него в городе проводится праздник. Фигурки воробья делают из шоколада, и даже местная футбольная команда названа в его честь. С ним связана следующая история — как-то раз к городским воротам прибыли повозки с древесиной для строительства храма. Бревна были слишком длинными для того, чтобы пройти сквозь двери. Швабы почесали затылки (а, возможно, и животы) и уже были готовы приступить к разбору стены, как кто-то заметил воробья, несшего прутик в свое гнездо. Для того чтобы пролезть в щель в стене, воробей наклонил голову вбок. Эврика! И эта история подтверждает все, что говорят северные немцы о южных. Дело не в том, что они тупее, чем маленькая птичка. Глупость в том, что они продолжают рассказывать эту историю и сейчас. Есть еще история про ульмского портного, который в XVIII веке скроил себе костюм для полета, взлетел над Дунаем и рухнул прямо в воду. Он стал всеобщим посмешищем и спился. Но ему поставили статую. Несмотря на весь бесшабашный идиотизм, примечательно, что именно Ульм — город, в котором родился Эйнштейн.
Река покидает нежно-зеленую тропинку и движется дальше на восток, к Регенсбургу. Но мы сделаем отступление и посетим концентрационный лагерь Дахау с противоречивыми чувствами, в основном с чувством вины. Разумеется, следует отдать дань уважения, но в этом визите нет ничего праздничного. Это бесконечно печальное зрелище, не предполагающее лишних слов. Здесь чисто и тихо. Местная выставка в полной мере объясняет чувство вины, присущее немцам. Они знали об этом. Они все знали. Школьники рассаживаются по автобусам; они непослушны, им скучно, и их не интересует ничего, кроме своих товарищей, — может, это и есть своего рода искупление.