Опыты психоанализа: бешенство подонка
Шрифт:
– Голубчик, – произносит Ленин издевательски. – Всё всегда нужно делать вовремя. Ложка ведь дорога только к обеду. Ну, пожалуйста, доставайте свои сранные документы…
Терещенко смотрит на него и понимает, что документов у Ленина нет.
– И куда вы эти бумажки? Всё! – Ленин сжимает свой сухонький кулачок.
– Вот где у нас вся Россия, батенька! Поймите, это был момент. Сегодня уже поздно. Расклейте на всех столбах. Кричите на всех углах. Можете подтереться!
Ленин не выдерживает, прыскает, срывается в смех и детскую считалочку:
– Обманули дурака на четыре кулака, а на пятый кулак вышел Терещен-ко дурак!
В этом «ко»
– Да, вы свободны. Бывший министр, бывший банкир, бывший олигарх. И вообще, бывший. Прощайте! – Ленин машинально подаёт руку Терещенко. А тот демонстративно закладывает свои руки за спину.
– Знаете, вы ведь теперь, Ульянов, лицо руконеподаваемое. Человек без чести.
Произнесённое звучит для Ленина, как пощёчина. Он начинает дрожать. Истерично. Пена на губах.
Радек щёлкает пальцами и в долю секунды Терещенко оказывается скрученным двумя латышами, выскочившими из-за ширмы в кабинете.
Ленин придвигается вплотную, готовый впиться ногтями в лицо и цедит:
– Мальчишка!!! Идиот! Не надо путаться под ногами Истории. Раздавим!
– Радеку– К чёртовой матери! Он мне уже не нужен. Вы поняли?!
Радек кивает. Латыши выводят Терещенко через заднюю дверь.
А Ленин носится в бешенстве по кабинету. Чтобы успокоиться, хватает карандаш и листок бумаги. Пишет так энергично, что прорывает лист. И проговаривает в это время сам текст:
– Этих мерзких интеллигентов надо ставить к стенке пачками, закалывать штыками. Рвать на куски, чтобы они захлёбывались своей кровью. Выкорчевать до седьмого колена этих прекраснодушных идиотов c их сранной «честью»! Чтобы эта мразь не путалась под ногами! Выслать из страны! Заморить! Газом, голодом, физическим трудом… К ебене матери!
Отбрасывает исписанный лист на пол.
В дверь заглядывает Подвойский. Он как-никак в это время нарком (министр) по военным делам.
– Есть минута, Владимир Ильич? Посоветоваться! Я вот тут надумал эмблему для Красной Армии.
Показывает Ленину эскиз с нарисованной красной звездой. Как на этикетке пива Heiniken.
– Ха-ха! Чудно, Коля! Да, помню, я в Париже очень любил именно пиво Хейнекен.
Озаботьтесь, Карел – говорит Ленин Радеку. – Пару ящиков. Архи-вкусно!
Тут он замечает, что Радек подбирает исписанный им лист и аккуратно его складывает:
– А что это вы листок подобрали?
– Для Вашего же собрания сочинения, Учитель. Ведь затеряется. А так в одном из томов на видном месте.
– О! Да! Этак томов пять…
– Ну, что вы, Учитель. Штук тридцать наберём!
ДИКТОР:
После смерти Ленина Политбюро вынесет строгое постановление, требующее от партийцев, имеющих письма, записки, обращения к ним Ленина, передать в архив ЦК. Эту записку Радек не сдаст. Но она будет найдена в его бумагах после ареста и передана на хранение в спецхран. Никогда не публиковалась.
Справка – Первое издание Собрания сочинений Ленина (1920–26) будет состоять из 20 томов (26 книг). А юбилейное издание, посвящённое столетию рождения вождя мирового пролетариата, состояло из пятидесяти пяти томов в переплётах с золотым тиснением. И вышло на десяти иностранных языках и на всех языках народов СССР. Общий тираж – около миллиона экземпляров.
Санкт-Петербург. Смольный. Коридоры. Лестницы, подвал. Утро
Латыши ведут Терещенко по лестнице вниз. Долгий путь в расстрельную комнату. Достаточный, чтобы диктор успел произнести:
ДИКТОР:
Владимир Ульянов физически будет присутствовать в этом мире до 24 января 1924. Как индивидуум, он прекратит своё существование летом 1921 года. Правда, будут некоторые ремиссии, но… Вот рапорт лечащего врача в секретариат ЦК Сталину датированный 16 декабря 1923: «…пациент в последнее время ведёт себя плохо. Все лекарства, которые ему выписываю вовнутрь, он пробует на вкус. Фактически не расстаётся с кошкой. Кладёт её в постель, постоянно носит на руках. Часами плачет, с каждым днём срывы учащаются. Если раньше, примерно полгода назад, он плакал 1–2 раза в неделю, то в настоящее время он стал плакать по 1–2 раза в день. Пациент на протяжении нескольких суток отказывается чистить зубы. Он считает, что в зубном порошке яд, который проявится после выпитого чая или кофе. Изо рта пациента исходит жуткий неприятный запах. На вопрос врачей о происхождении запаха пациент отвечает, что специально не будет чистить зубы, чтобы сбивать с ног контру и заговорщиков, которым он будет дышать в лицо. Пациент убивает время в постоянной писанине, которую затем распихивает по тайникам. Его письма сотрудники и медперсонал находят в самых неприличных местах. Я прямо-таки устал изымать эти конверты с бесчисленными указаниями. После пробуждения пациент, как правило, старается попасть к телефону. Когда ему отвечают, что с Москвой нет связи, он впадает в истерику. Таким образом, он испортил уже четвёртый телефонный аппарат. После истерики, как правило, безмолвствует, это длится на протяжении часа, полутора. Затем ещё несколько часов ходит по дому. Гуляет мало. Ест плохо. Много пьёт воды и постоянно ходит в уборную, через каждые 30–40 минут. По дому мочится».
Коридор в подвале. Терещенко заводят в маленькую каморку. Стены заляпаны кровью. Песком присыпана кровь на полу. Его сажают на табурет. Высокий латыш достаёт наган.
Терещенко зажмуривает глаза. Звучат два выстрела. Нет, три. Пороховой дым наполняет помещение.
Терещенко открывает глаза. В расползающемся клочьями дыму он видит на полу тела латышей. А вокруг почему-то возникают китайцы в кожаных куртках с маузерами.
– Китайцы? – шепчет Терещенко. – Наверно, посмертные галлюцинации. Надо будет спросить у специалистов по психоанализу.
В это время ему подносят под нос тряпку с хлороформом. И темнота.
Санкт-Петербург. Квартира с забитыми окнами. Вечер
Терещенко открывает глаза. Он лежит на кровати в какой-то комнате. Входит китаец в кожанке, с постоянной вежливой улыбкой. Ставит на стол коньяк, бутерброды, чай, пирожные. Подносит таз. Молча, предлагает помыть руки. Льёт из кувшина. Подаёт полотенце. Исчезает.
Терещенко садится за стол. Выпивает, ест. Дверь открывается. Входит Свердлов.
– Добрый вечер! Я Свердлов. Яков Михайлович Свердлов. Подсаживается к столу. Наливает себе и выпивает. Полумрак комнаты.
Красный абажур над головами.
– А я знаком с вашей матушкой.
– Это как же? – удивляется Терещенко.
– Товарищ Ленин представил, когда она приходила за вас просить.
– Угу. И кто вы в этой иерархии вождей?
– Председатель ВЦИК. – «цик-цик»… Это что?
– Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет. Правительство.
– О! То есть я разговариваю с премьер-министром. Мне встать?