Опыты, Век XX
Шрифт:
Не прошло и часа, как пленных по одному стали вызывать из барака. Иван оказался в числе первых. В комнате, куда его привели, были те же два немца в халатах, которые занимались отбором. Худощавый сидел за двухтумбовым канцелярским столом. Второй - с отечным лицом и мясистым красным носом громоздился вполоборота к окну за обыкновенной школьной партой. "Все понятно, - холодея, подумал Иван.
– Будут над нами экспериментировать". Он слышал о садистских экспериментах, ничем не отличающихся от пыток: и пальцы отрезали, а потом пытались приживить, и, по слухам, зачем-то
– Подойдите!
– властно приказал худощавый, сверля Ивана взглядом.
– Карре ав!
– вдруг заорал охранник от двери, по-своему поняв суровость интонации начальства.
Иван неторопливо снял полосатую грязную шапчонку и подошел ближе к столу.
– Вы понимаете по-немецки?
– спросил врач.
– Только приказы и ругательства, - без тени улыбки пояснил Иван. Результат долгого общения с высшей расой.
Второй врач смешливо хрюкнул. Первый растерянно посмотрел на коллегу и, залившись багровой краской, махнул рукой, отсылая охрану за дверь.
– Вирхов! Вы ведете себя неподобающим образом!
– резко и отрывисто заговорил он, переходя на немецкий.
– Что за странный хохот? Русский пытается оскорбить нацию, а вы... Хотя бы сделали вид, что не поняли. И вообще, мы с вами должны быть едины...
– Оставьте, Лауэр. Вы сами не верите в то, что говорите. Объединяется только однородное.
– Лицо Вирхова вдруг передернулось, и он, положив пальцы на запястье, зашевелил губами, считая пульс.
– Пить вам не надо!
– в сердцах вырвалось у Лауэра.
– Прошу вас хотя бы не мешать мне. Чтобы не случилось, как в том лагере...
Вирхов кивнул и прикрыл отекшие веки.
Лауэр, пытаясь изобразить любезную улыбку, обратился к пленному:
– О, вы смелый человек. И не лишенный чувства юмора. Интеллигентность сразу чувствуется. Мы знаем, как русские относятся к учителям. Вам верят! Просим вас содействовать нам и объяснять людям, что опыты будут производиться в их интересах. И еще - в наших общих интересах, чтобы подопытные давали правдивые отчеты о своем самочувствии после процедур. Это нужно для правильной отработки методики. Вы убедитесь, что цели наши благородны. Люди истощены, а наши лекарства помогут им быстро и безболезненно выйти из этого состояния.
Иван насмешливо улыбнулся:
– Я знаю, что это за лекарства.
Лауэр встрепенулся и почти испуганно посмотрел на пленного.
– ...Это хлеб, масло, мясо.
Лауэр с явным облегчением визгливо хохотнул и игриво погрозил пальцем.
– О! Шутка!
– Тут взгляд его упал на ухмыляющегося Вирхова, и он, помрачнев, сказал с жестяным дрожанием в голосе: - Идите! В ваших же интересах говорить то, о чем мы просили. А также верить мне.
Он махнул рукой, давая понять, что встреча закончилась, и Иван, стараясь держаться ровнее, вышел.
Когда дверь за пленным закрылась, Вирхов раздвинул губы в шутовской улыбке и поинтересовался:
– Вы думаете, русский вам поверил?
Лауэр вскинул голову и высокомерно процедил:
– Вы не психолог, Вирхов. Человек поверит в любую ложь, если ложь эта дает хоть немного надежды. А в отношении питания... Двести граммов хлеба в день и пятьдесят граммов колбасы вполне достаточно для обеспечения жизнедеятельности человеческого материала. Эксперименту не помешает некоторая скудость пайка.
– Эксперименты над людьми... Человеческий материал... Ах, Лауэр, вздохнул Вирхов, неожиданно посерьезнев.
– Мы же - врачи!
Лицо Лауэра стало злым, похожим на крысиную морду. Его пальцы с аккуратно подстриженными ногтями нервно забарабанили по крышке стола.
– Я бы не советовал вам в таком тоне, - сказал он неприятным голосом, с трудом сдерживая раздражение.
– Я вижу, вы совсем не боитесь за свою семью в Дрездене. Хочу сообщить вам, что написал сам Гиммлер моему великому другу доктору Рашеру: "Тех, кто отвергает эти опыты над людьми, я рассматриваю как предателей и государственных изменников". Тем более, Вирхов, что опыты по стимулированию нервной деятельности санкционированы на самом высоком уровне, - при этих словах Лауэр выпрямился, будто по команде "смирно".
– Сам фюрер ждет от нас скорейших результатов эксперимента "Сверхчеловек".
Тусклый свет из маленького окошка, возле которого сидел Вирхов, падал на его грязный мятый халат, на лицо, покрытое двухдневной щетиной, и придавал коже нездоровый серый оттенок. Взгляд его застыл и теперь не выражал ничего. Опираясь на спинку парты, он, горбясь, встал и сипло сказал:
– Пойду промою глотку чистым медицинским. После нашей работенки только этим отмыться можно.
И тут Лауэр, как хороший игрок, выложил свой козырь.
– Бросьте, Вирхов. Я знаю, вы не пьете около месяца. Это было бы похвально, если бы вы не переключились на... морфий. Я хорошо знаю, коллега, что наркоманы пьют крайне редко. Советую вам облагоразумиться. В противном случае доступ к морфию прекратится.
Вирхов вздрогнул, челюсть у него отвисла, и он посмотрел на Лауэра почти с ужасом.
– Да, Вирхов. Я могу пойти на это. А синдром отмены - вещь страшная. Не все выдерживают абстиненцию. Вы как врач должны это знать. Вам ясно?
– Ясно, - прохрипел Вирхов, судорожно стиснув зубы и обжигая коллегу взглядом.
– Приказывайте, повелитель. Я повинуюсь! "Postgnam docti prodierunt, boni desunt" [после того как появились люди ученые, нет больше хороших людей (лат.)]. Да, да. Именно так, - прошептал он, неверными шагами направляясь к двери.
Начальник лагеря Отто Шульц - пожилой немец с каким-то мятым, нервным лицом - глядя поверх голов, зачитывал приказ, даже не давая себе труда договаривать слова до конца. Его здесь раздражало все: и унылое в своем однообразии море голов в грязных шапочках, и запах давно не мытых тел, доносившийся всякий раз, когда ветер начинал задувать в лицо. От его ледяного дыхания на глаза наворачивались слезы и болел лоб. Ветер коварно забирался под шинель, подворачивая ее полы; от него немели пальцы, и листок с приказом приходилось то и дело перекладывать из одной руки в другую.