Оракул Чернобыля
Шрифт:
Моя правая рука была на рукоятке ножа, когда я почувствовал тяжелые лапы зверя на своем животе. Как же быстро он двигался. Я еще не успел вытащить нож из ножен, а эта тварь уже была у моего лица. Я почувствовал смрад, исходящий из его пасти, почувствовал его неимоверный вес, я увидел раскрывающуюся зубастую пасть стремящуюся впиться в мое горло. Еще мгновение и я покойник. Зверь сделал последний рывок, он преодолел последние тридцать сантиметров отделяющих его пасть от моей жизни. Его зубы схватили мертвой хваткой то, что, по его мнению, должно было считаться моим горлом. Вместе с последним рывком зверя, я, повинуясь, скорее всего, инстинкту самосохранения,
В последний момент я подставил под удар свою левую руку. Зубы пса мертвой хваткой впились в мое предплечье, разрывая плотную ткань комбинезона. Они впились в мою плоть, я слышал, как рвутся мышцы, я чувствовал, как зубы добрались до моей кости, в надежде переломить ее пополам. Дикая боль пронзила мое тело, я никогда прежде не испытывал такой слепящей боли. Оглушающий крик вырвался из меня, вместе с ним, едва не теряя сознание, я вытащил, наконец, свой нож, и со всей силы вогнал его в нижнюю челюсть пса. Нож вошел в плоть монстра как в масло. Я вогнал его по самую рукоять, и монстр, не издав ни звука, обмяк и рухнул всей своей массой на меня.
Я все еще продолжал дико кричать от боли. Монстр лежал на мне без движения, прижимая меня к земле, но хватки своей он так и не ослабил. Мне казалось, что он жив, и что он издевается надо мной. Я вынимал нож, и бил его снова, и снова. Каждое мое движение отдавало нестерпимой и режущей болью в раненое предплечье, на котором мертвой хваткой сомкнулись зубы зверя. Каждый мой удар был все яростнее и злее. Я бил, и не понимал, почему он не умирает, почему не отпускает мое предплечье. Липкая кровь залила мою правую руку, я чувствовал, как она затекает под комбинезон, и теплой струйкой стекает мне на спину. Я прекратил бить ножом тогда, когда понял, что отрезал зверю голову. Лишь в этот момент мне пришло откровение, что он мертв.
— Парень, ты жив? — надо мной склонился Сифыч.
Я не смог ничего ему ответить, и лишь продолжал стонать, изо всех сил сжимая зубы.
— Ну, слава богу, — вздохнул с облегчением сталкер, и принялся стаскивать с меня обезглавленное тело псевдо пса, — они ушли, мы их сделали, держись.
— Угму, — простонал сквозь зубы я.
Сифыч стянул с меня тело монстра, и присел у моего изголовья. Я лежал на трупах убитых мной собак, весь в крови, прижимая к груди левую руку, на которой захлопнулась челюсть отрезанной собачьей головы. В правой руке я сжимал свой охотничий нож, который по своему кровавому цвету не отличался от держащей его руки, и составлял с ней одно единое целое. Я боялся пошевелиться, ведь каждое движение означало нестерпимую боль.
— Неплохо ты его, — Сифыч попытался взять нож из моей руки, но у него ничего не получилось, я держал его такой же мертвой хваткой, как и монстр, мою руку, — отдай нож, тебе говорят.
Я расслабил хватку и сталкер взял нож из моей руки.
— Держи, а то зубы поломаешь, — он достал из кармана валик с бинтом и заставил меня взять его в рот, — теперь терпи, будем снимать твой трофей.
Он взял мой нож, и надрезал череп мутанта у продолжения пасти. Я почувствовал, что давление зубов на кость спало. Видимо он перерезал какие-то мышцы, которые удерживали челюсть в рабочем состоянии. Затем сталкер просунул лезвие ножа между верхней и нижней челюстью, и, действуя им как рычагом, разомкнул смертельную хватку. Я испытал новый приступ нестерпимой боли, отдающей раскаленными иглами прямо в мозг, и яростно вгрызся в валик бинта, производя на свет сдавленный стон.
— Встать можешь? — сталкер откинул в сторону череп, который как кочан капусты покатился по земле.
— Попробую, — боль спала, как только зубы мутанта покинули мою плоть.
Прижимая раненную руку к груди, я сначала сел, а затем с помощью Сифыча поднялся на ноги. Голова слегка кружилась, рука горела огнем и по ней, как будто шел электрический ток, отдавая легким гулом. Сифыч помог мне дойти до вычурных корней дерева, где ранее был устроен ночлег, посадил меня между корней и принялся рыться в своем рюкзаке.
Я сидел между корней дерева, прислушиваясь к новым ощущениям. Прежде я никогда не был раненым и самые страшные травмы, которые я когда-либо получал, кардинально отличались от этой. Рука как будто была моей, но то, что с ней происходило, было для меня вновь. С каждой секундой боль отступала, а на смену ей приходили новые чувства. Сначала некое облегчение, видимо по сравнению с той болью, которую я испытал до этого. Потом чувство расплывчатости, как будто в руку вогнали иглу, через которую вкачивают жидкость и она наполняется, готовая вот-вот лопнуть, становясь огромной и чужой. Затем и вовсе ощущение радости и какой-то иронии, и неизвестно откуда взявшееся чувство, что все происходящее — шутка, что руку нужно забинтовать и все пройдет, и все будет как прежде.
Здоровой рукой я достал чудом не размокшие сигареты из нагрудного кармана и закурил. Никотин проник в кровь, принося долгожданное облегчение, и я окончательно успокоился.
— А здорово мы их уделали а, Сифыч? — спросил я, делая очередную затяжку.
— Здорово, — Сифыч закончил с рюкзаком и, держа в руках какую-то коробку, подошел ко мне, — особенно ты. Такое впечатление, что всю жизнь псевдопсам головы отсекаешь, хоть бы запаниковал для приличия.
— А. Надоело мне паниковать, я бы еще парочку уделал, — на этот раз никакой наигранности я за собой не заметил, лишь желание убить еще пару тварей. Я неловко дернул рукой и ощутил очередной укол боли, — вот гад, убил бы.
— Да ты и так его убил, дальше некуда, — сталкер сел возле меня, открыл коробку, которая оказалась аптечкой, и разложил свои принадлежности рядом со мной, — терпи боец, сейчас тебя штопать будем.
Сифыч дал мне в руку небольшой фонарик и попросил светить на рану, затем ножом распорол комбинезон на запястье и вколол в руку шприц с обеззараживающим средством. Потом он повертел мою руку, каким-то только ему известным способом определил, что переломов нет, вколол мне еще парочку каких-то препаратов, после которых все происходящее потеряло реальность. Затем он перетянул мне руку резиновым жгутом, и промыл раны.
Ран на руке оказалось восемь, по четыре с каждой стороны. Зубы зверя здорово располосовали мясо, оставляя на руке разрезы длинной в полтора сантиметра. Было странно смотреть на свою плоть непокрытую кожей. Сифыч как заправский хирург достал причудливо изогнутую иглу с нитью, и стал зашивать разрезы на руке. Я сидел и наблюдал за происходящим с завидным равнодушием. Я чувствовал боль, но она казалась мне смешной, я видел, как в мою руку вонзается игла, и как раны одна за другой стягиваются прозрачной нитью. Я понимал все происходящее, но оно меня не волновало, единственный дискомфорт, который я испытывал, рождался лишь по одной причине, меня раздражало, что Сифыч так медленно шьет. «Да Сифыч, сталкер с тебя что надо, а вот швея никудышная», — от этой мысли я засмеялся, на что получил осуждающий взгляд моего доктора.