Оракул
Шрифт:
— Чай, не окружат, — буркнул Гриньша, — не поспеют. Княжич Горислав никогда…
— В этот раз — поспеют, — странным голосом ответил Волхв. — Да и нам торопиться надо. Идем пока по тракту, а за мостом снова в лес свернем.
Шли часа два — Волхв не проронил ни слова, Гриньша тоже помалкивал, берег дыхание. По битому тракту прошагали совсем недолго, только до речушки, а как мост миновали — снова увлек молчаливый проводник в лес. Теперь, днем, лес выглядел поприветливей. Гомонили птахи, с шорохом сновала мелкая живность по кустам и папоротникам. И капель смолкла — зато из падей потянул туман. Вокруг глянешь — вроде ничего, а уж в двух десятках шагов будто кисея между стволов натянута.
Еще раз попадался по пути шканский отряд — поменьше первого, душ тридцать. Эти спешили, лугом шли, без дороги, да не колонной — рассыпным строем.
— Торопятся, — пояснил Волхв, — потому с дороги ушли. Хотят угол срезать, чтобы поспеть.
— А куда так спешат, дяденька?
— Все туда ж, к Светихе. Горислав прежде никогда такого случая им не давал, вот они и торопятся нынче у Светихи его окружить… И из Завеева небось тоже почти вся стража к Светихе ушла… А мы с тобой хорошо уж отмахали. Не устал?
— Дык мне привычно… — В самом деле, дед Прокша приучил внука сызмальства к дальним концам.
— Вот и славно, — одобрил Волхв. — Сейчас маленько переждем, чтобы шканы подальше убрались, потом вон тот лесок пройдем — и на дневку станем. До Завеева уж рукой подать…
Дневку Волхв определил опять же в лесу — опасался, видать, шканов. Леса черные воины не жалуют, без причины не сунутся…
Путники присели за поваленным стволом, удобно прислонились к сырой поросшей лишайником древесине — с той стороны, откуда света небесного больше. Гриньша сбросил накидку, ткань почти совсем просохла, паром исходить перестала. Тепло, хорошо. Влага в небо, считай, вся поднялась — благодать. Небеса белые, как молоко парное, свет с теплом широко льются на землю-то… Только вверх глядеть — глаза режет, так вверх-то можно и не глядеть… Волхв достал припасы, разложил хлеб и сыр на расстеленном плаще, кивнул:
— Давай, Григорий. Ешь, потом поспишь маленько. Вечером дальше двинем…
— А зачем идем-то, дяденька? Зачем торопимся?
— Нынче шканы к Светихе соберутся, но боя большого не будет, потому что они захотят роздых дать и коням, и людям… Ночью, пожалуй, на приступ пойдут…
Гриньша молчал, а странный его вожатый, похоже, не отвечал на вопрос, а сам с собой, размышляя, беседовал. Да и не глядел он на паренька, в сторону косился.
— …Первый приступ слабым будет, пробным. Горислав отобьется играючи. А с утра начнется… Волна за волной, приступ за приступом… Ну да уж до полудня-то простоит дружина, выдержит… А там и мы поспеем дело сладить.
Тут только Волхв глянул в упор на мальчика немигающими желтыми глазами:
— Поел? Тогда — спать! Нам еще полночи шагать до Завеева.
Таким тоном сказал, что Гриньша не решился более расспрашивать, прилег в теплый мох, плащом накрылся и мгновенно заснул. Когда Волхв растолкал мальчика, день близился к концу. Небо уже не слепило — темное, набухшее влагой, висело над головой низко. Кажется, вскарабкайся на ту кривую березу, протяни руку — и вот оно, рыхлое осклизлое пузо небесное… А у самой земли в воздухе воды нет, вся туманом в небо ушла, темными тучами свет закрыла.
В этот раз Волхв ничего не сказал, молча увязал котомку, кивнул — пойдем. И пошли.
Лес под конец дня тихий, настороженный. Птицы не поют, мелкое зверье свои делишки закончило, по норам схоронилось… А с ветвей ночная влага еще не каплет — теплые ветки покуда, и небо теплое, не отдает водицу земле. Шагая вслед за молчаливым проводником, Гриньша сам себе дивился — как это с ним вышло? Жили тихо с дедом в Мушанке, никуда не лезли, людей сторонились… Вспомнив деда, Гриньша хотел было носом шмыгнуть, да застыдился — не малец, чай. Что-то было в странном Волхве, что-то такое… что-то этакое. Устремленность и уверенность были в Волхве такие, что и Гриньша, даже не понимая, что они делают, зачем идут, осознавал — надо.
Пока шли лесом, стемнело, а Волхв шагал и шагал — неутомимый. Гриньша дивился, как можно так вот в лесу дорогу отыскивать? Ни разу спутник не остановился, по сторонам не огляделся… В затылке не почесал ни разу, идет, знай, по лесу, как по собственной горнице… И путь выбирает всегда удобный — то тропку звериную, то просеку заброшенную…
Один только раз вдруг замер Волхв, сгорбился — вроде как прислушивался… А потом бросил через плечо:
— Окружили, должно быть, уже Горислава… Ну да и мы теперь недалече от Завеева…
Гриньша наконец-то собрался спросить, для какой нужды идут они в Завеев к черной шканской башне — даже вдохнул глубоко и рот было открыл:
— А…
Но Волхв вдруг резко свернул с тропы в дремучие заросли, не оставалось ничего, как двинуть молча следом… Гриньша давно заметил, что на прежних просеках и заброшенных вырубках молодые деревца вырастают в странном подобии порядка — как сыпались семена и желуди со старых деревьев на ровных былых опушках, так рядами и поднялся лесной молодняк — теперь же путники пробирались между порослью, растущей как придется. И, однако, этот лес поднялся после Завоевания, не иначе — ни одного толстого ствола, все тоненькие клены да приземистые елочки… И ведет Волхв все вверх да вверх, в горку. Мальчик поднял голову и даже с шага сбился — на вершине горушки, за зелеными кудрявыми дубочками и кленами виднелся острог. Крепостца была давно разрушена и сожжена — частокол большей частью повален, да и оставшееся обгорело, подгнило. Поросли столбы ограды, словно бы бородами дремучими, мхом и плесенью… Достигнув ограды, Волхв пошел медленно, задумчиво трогая поминутно устоявшие колья, оглаживая мховые бороды, шепча под нос себе не разобрать что… Гриньша перевел дух, загонял его провожатый все-таки. А тот дошагал до выломанных ворот острожка, вошел внутрь, аккуратно переступая через поваленные обугленные доски, утопающие в папоротниках — словно потревожить кого ненароком боялся. Гриньша — также бережно — вступил следом. Волхв стоял, озираясь, посреди двора. Да и то сказать — озираясь. Ночь уже настала, тьма, вокруг только гнилушечные огни светятся…
— Дяденька, — несмело коснулся плаща спутника Гриньша, — дяденька Волхв, а где мы? Кто острог в такой глухомани срубил?
Вместо ответа Волхв поманил паренька рукой, указал сквозь дыру в ограде — вдали огоньки вроде движутся. Да не болотные гнилушки светят, живой огонь, рыжий. С факелами ходят.
— Что там, дяденька?
— То Завеев-град… Шканская стража вдоль ограды ходит, стережет… Мы на горке, отсюда далеко видно.
— Так острог подступы к городу охранял? — догадался Гриньша. — По просеке дорога шла, а на горке здесь острожек был, дорогу держал? А почему ж от просеки в стороне?..
Пока говорил, догадался, почему на склоне деревья молоденькие. Покуда крепость на горе стояла, на склонах лес вырубали, чтобы чистыми подступы оставались… Теперь же, когда крепости не стало, все заросло…
— Нет, — коротко отозвался Волхв. — Не было дороги. Просека была, а дороги не было. Для другого здесь острог был поставлен. Ну, идем.
Волхв принялся растаскивать черные осклизлые бревнышки, неровной грудой отмечавшие место, где прежде стояло строение. Должно быть, приземистое — доски и бревна были короткие. Гриньша сунулся было помочь, но Волхв отстранил его: