Орден
Шрифт:
— Хорошо. — Горделивый, но учтивый кивок. — Это великая честь, если рыцарь, у которого, очевидно, имеется веская причина именоваться тайвым, открывает свое имя. Я благодарен тебе за доверие, Вацлав. А теперь прошу разделить со мной горечь моего поражения и радость твоей победы.
Вольфганг повернулся к оруженосцу:
— Ясь! Вина и еды нам — все, что есть.
— Так ничего ж почти не осталось, господин. Вот лепешки обозные — и все. Да и те твердокаменные уже.
Фон Барнхельм виновато пожал плечами, икнул нетрезво:
— Прошу не обращать внимания, благородный Вацлав. Ясь у меня полукровка. Наполовину немец, наполовину поляк. Потому предан, но прижимист сверх всякой меры.
Бурцев хмыкнул:
— Тащи вино и лепешки! Да не жмись, Ясь. Даст бог, не сгинем тут от голода и жажды. А гостя нашего обижать никак нельзя. Он ведь сегодня этого негодяя фон Берберга побил!
Ясь ослабил путы, удерживавшие на санях заветный бочонок, со вздохом, больше похожим на стон, крутанул его. Внутри плеснуло. Ого! А бочонок-то, считай, пуст уже наполовину! Одно из законопаченных отверстий нависло над самым бортом. Оруженосец приложил ухо к просмоленным доскам мореного дуба, стукнул сверху, стукнул снизу. Убедился, что дырка, которой предстоит стать живительным источником, находится ниже внутренней «ватерлинии».
Еще один вздох. Две огромные шлемоподобные деревянные кружки (таким позавидовала бы любая баварская пивнушка!) поставлены под сани — прямо в грязный снег. Точно поставлены — чтоб ни одна капля мимо. Грудной гхык! — и затычка вырвана.
Зажурчало… Бражный кислый запах стал сильнее.
По поскучневшему лицу и жадным глазам оруженосца было заметно, чего стоило ему выкладывать перед благородными господами последние походные харчи. А уж вино Ясь поднес рыцарям с поистине благоговейным трепетом. Громко сглотнул слюну и нехотя расстался с ношей. Мина его была скорбной, руки дрожали. На кружки несчастный оруженосец смотрел взглядом голодной собаки, выброшенной с праздничного застолья.
— Потом, Ясь, ненасытная твоя утроба, потом, — отмахнулся Вольфганг. — Не выпрашивай. Сначала ступай к замку, поищи там несравненную Ядвигу Кульмскую. Увидишь — пади на колени и моли, чтобы она почтила своим присутствием благородного рыцаря, прославлявшего ее красоту на ристалище. Скажи, несчастный рыцарь тяжело ранен и лежит на смертном одре. И лишь милостивое прикосновение нежной длани прекраснейшей из женщин к бледному челу способно облегчить его муки.
«А этот рейнский “херувимчик” с печальными глазами, оказывается, и в самом деле поэт!» — поразился Бурцев. «Умирающий» рыцарь тем временем сделал добрый глоток из своего жбана с ручкой, крякнул, вытер рот рукавом камзола и добавил:
— Сделаешь как надо — получишь свою порцию. Не приведешь Ядвиги — не подпущу тебя к бочонку на арбалетный выстрел. Все понял?
— Да, господин.
Глава 44
С несчастным видом Ясь поплелся прочь.
— Думаешь, приведет Ядвигу-то? — усомнился Бурцев.
— А куда он денется, пройдоха! Из-под земли достанет. Ясь ведь молиться готов на этот бочонок. Да и то сказать — славное винцо Господь нам послал.
Славное? Бурцев недоверчиво уставился на пенистую мутную жидкость. Принюхался. Похоже на обычную бражку… Булькнули подозрительные пузырьки — гораздо больше, чем позволительно для напитка, гордо именуемого вином. Рыцарь Вольфганг еще раз бесстрашно отхлебнул содержимое своей кружки. Причмокнул:
— Гуд! Рейнское — самого позднего урожая.
Эх, была не была! Бурцев тоже рискнул. Первая дегустация прошла успешно. Честно говоря, он ожидал худшего, но — ничего… совсем ничего! Нечто недобродившее, кисло-сладкое, с небольшим градусом, отдаленно напоминающее белое вино, но скорее какой-то винный квас. Впрочем, пить можно. И даже получать от этого определенное удовольствие. Если не привередничать.
— Говорят, вино на берегах Рейна делают со времен Христа! — мечтательно закатил глаза Вольфганг. — Первые виноградники там заложили еще римские легионеры. Римляне не желали тратить время и силы на перевозку благородного напитка через Альпы.
— Умно, — одобрил Бурцев.
Хлебнул еще. Нет, пить, в самом деле, можно.
— А откуда у тебя столько, Вольфганг? — Он кивнул на бочонок.
— Такова Божья милость. У болот между Торунью и Кульмским замком мы с Ясем наткнулись на разбитый епископский обоз — да я об этом еще на ристалище Вильгельму Моденскому говорил, только слушать меня его преосвященство почему-то не захотел. Так вот, видим: сани повалены, кровь кругом, люди с лошадьми перебиты да в болото побросаны. Вместе со всей одеждой и оружием. Засосало болото все. Над трясиной только шапки плавают да попоны конские. Разбойники напали — не иначе. Говорят, хозяйничает где-то поблизости мятежный пан из Добжиньских земель. Его лиходеи, наверное, постарались.
Бурцев скептически хмыкнул. Насколько ему известно, Освальд Добжиньский сейчас далеко от Взгужевежи не отходит — сил набирается. Впрочем, мало ли шаек бродит по глухим куявским, тевтонским и прусским уголкам. Другое дело — далеко не каждая ватага решится напасть на такую важную птицу, как епископ.
— А ты, Вольфганг, вообще уверен, что на епископский обоз наткнулся?
— Так утварь же церковная там была разбросана всюду. Купцы, воины да крестьяне такой с собой не возят. А еще посох епископский Ясь в снегу откопал. Я уж, грешным делом, подумал, не самого ли посланца Святого Рима Вильгельма Моденского злодеи погубили. К его прибытию ведь как раз готовилось братство Святой Марии. Но нет — его преосвященство на турнире присутствует, жив-здоров. И от посоха опять-таки отказался. Не его, выходит, посох. Ну, а раз так, то и вино тоже ему не принадлежит. Мы ведь сани эти с рейнским и кое-какими монастырскими харчами нашли там же — в обозе. Увязли сани в снегу — не смогли, видно, злыдни ни дотянуть их до болота, ни с собой забрать, вот и бросили у дороги. Но похозяйничать успели. Пробили, вишь, бочонок, что в брюхо влезло — выпили, небось, дай бросили, дурни. Мы когда пришли, целая лужа рейнского уже натекла. Хорошо хоть сверху продырявили, мерзавцы, — не снизу, — нам с Ясем тоже прилично досталось. Но все равно неразумные какие-то разбойники. Я бы на их месте такое вино нипочем не бросил. На горбу бы, а унес. Или вон Яську заставил. В общем, заткнули мы дырки, впрягли в сани кобылку Яся и подались прямиком в Кульм. До сих пор гадаем, что там за епископ такой смерть свою у болота принял и епископ ли вообще… То нынче одному Господу ведомо.
Бурцев хлебнул из бездонной кружки еще. Рейнское нравилось ему все больше. Да и настроение вроде улучшалось.
— А не стыдно было чужое брать, а, Вольфганг?
— Чего стыдиться-то? Зачем добру пропадать. Хотя…
Немец помрачнел.
— Сейчас-то и я думаю — может, в самом деле зря мы на вино божьих людей позарились. Наслал ведь на меня Господь фон Берберга, продавшего душу дьяволу. А ну как за этот грех наслал?
Бурцев не смог сдержать улыбки. Конечно, вестфалец — сволочь преизрядная, но вот насчет сделки с силами ада — это, пожалуй, слишком.
— Ты напрасно насмехаешься над моими словами, тайный рыцарь Вацлав, — обиделся пьяный паренек с берегов Рейна. Даже икнул от волнения. — Когда мы сшиблись с фон Бербергом, посреди ристалища разверзлась геенна огненная, и зловоние самого ада вырвалось из ее недр. Тысячи невидимых демонов закружили над нами, разбили мои доспехи и свалили меня с коня. Не будь этих дьявольских козней, никогда фон Берберг не одолел бы фон Барнхельма в честном бою.
Ну, конечно, конечно, чем еще можно объяснить поражение непобедимого Вольфганга?! И все же непрошеную улыбку Бурцев с лица убрал. Зачем понапрасну раздражать человека?