Орден
Шрифт:
— Замолчи! — Разъяренный рык пронесся над освещенным кругом. Нет, это не хан потерял терпение. На своего подчиненного орал сам тысячник Шонхор. — Перестань позорить себя и меня, сын пса, и прими смерть достойно.
Нукер осекся на полуслове, уткнулся лицом в землю. И стал первой жертвой палача. Описав широкую дугу, дубина врезалась в спину воина. Вскрик и треск. Хруст человеческого позвоночника был сродни звуку, что издает в тишине леса толстая, но подгнившая ветка под лошадиным копытом.
Еще удар, еще крик, еще омерзительный хруст.
А вот третий нукер даже не вскрикнул.
Человек с дубиной перебивал позвонки с одного удара, оставляя жуткие, но почти бескровные вмятины на спинах. И со степенностью профессионала шел к следующей жертве.
Нет, все это уже слишком.
— Непобедимый хан! — Бурцев шагнул вперед, раздвигая факельщиков.
Два кривых клинка мгновенно скрестились у него под подбородком, преградив путь. Собственной шеей Бурцев ощутил, насколько хорошо отточены изогнутые лезвия.
Теперь все смотрели только на него. И воины за оцеплением из огня и обнаженного металла, и факельщики, и свита хана, и сам хан, и приговоренные к смерти. Даже палач, прервав размеренную работу, озадаченно обернулся на его голос. Только три человека с перебитыми спинами глядели куда-то в ведомую им одним даль. Они еще были живы. Но им было уже все равно.
— Непобедимый хан! Прошу слова!
Брови Кхайду чуть приподнялись. Потом сдвинулись. И все же хан кивнул бывшему полонянину.
Сабли, впившиеся в горло Бурцева, недовольно скрежетнули друг о друга, расползаясь в стороны. Он тронул шею рукой. Кровь. Располосовали-таки кожу, бусурмане. Ладно, могло быть и хуже.
— Что ты хочешь сказать мне, русич?
— Только одно, непобедимый хан. Ты казнишь воинов, которые храбро бились под Вроцлавом. Я могу засвидетельствовать это.
— Храбро? — По губам хана скользнула недобрая улыбка. — Если ты, русич, и твои польские друзья не полегли там все до единого, значит, недостаточно храбро. Если пайзца Шонхора оказалась у тебя, значит, недостаточно храбро. Если сгорели мои осадные орудия и вся зажигательная смесь, значит, недостаточно храбро. Это должно быть ясно даже глупцу!
Последнюю фразу Кхайду выкрикнул, обращаясь уже ко всем собравшимся. Оратор, блин…
Обратно за факелы Бурцева втянули четыре руки — Дмитрий и Бурангул неодобрительно качали головами.
— Дурень, ты в своем уме? — Русский десятник таращил глаза и раздувал ноздри. — Ишь, чего удумал. Лезть в круг и перечить хану. Ты ж сам за малым в том кругу не остался. Казнили бы тебя под горячую руку — и дело с концом.
— Считай, что тебе повезло, — поддакнул Бурангул. — Отделался царапиной на шее, а мог бы и головы лишиться. Ты ведь не знатный нукер, хребет ломать тебе не станут.
Кхайду тем временем вглядывался в лицо опального тысячника. Палач растерянно переминался рядом. Приказа продолжать казнь он не получил.
— Встань, Шонхор! — наконец приказал хан. Тот медленно поднялся. Глаза не выражали ничего. Абсолютно.
— За тебя просят уже второй раз, Шонхор. И знаешь что? Если хочешь, я сохраню тебе жизнь.
Осужденный побледнел.
— Я могу поступить по примеру предков, с позором изгоняющих трусов в Великую Степь. Ты волен уйти из лагеря, Шонхор. Ты пойдешь пешком, без лошади. У тебя не будет оружия и доспехов. Только колчан, набитый конским навозом вместо стрел. Жители войлочных кибиток всюду станут встречать и провожать тебя плевками. Так что ты выбираешь? Позорное изгнание или бескровную смерть?
Тысячник не ответил. Он просто лег на землю у ног палача.
Кхайду кивнул. Дубина взлетела вверх и опустилась. Еще один хрусткий звук нарушил тишину.
Бурцев поймал взгляд угасающих глаз, обращенных в его сторону. Жизнь человека с перебитым позвоночником угасала слишком медленно.
— Нет больше желающих вступиться за тех, кто заслуживает смерти? — Кхайду-хан оглядел толпу.
Толпа молчала. Факелы чадили. Палач работал. Скоро все было кончено.
— Надо отдыхать, — проговорил Бурангул. — Идемте.
— А как же они? — Бурцев растерянно указал на казненных. И еще живых.
— Они умирают. Не сразу, но скоро. Тела их оставят на съедение зверям и птицам. Не стойте долго возле этих тел, русичи. Здесь слишком много плохой смерти. Надо отдыхать…
Впрочем, толком отдохнуть не удалось никому. Под утро о Шонхоре и его воинах забыли напрочь. На лагерь напали поляки…
Глава 53
Дерзкое и отчаянное то было нападение. Небольшой отряд — сотни полторы — всадников налетел со стороны леса стремительно и неожиданно. Под прикрытием подлеска и густого тумана полякам удалось подобраться к вражескому стану почти вплотную. Привычные к лесному бою, они в считанные секунды расстреляли из арбалетов конный сторожевой отряд, встретившийся на пути: с десяток людей и лошадей, утыканных короткими толстыми стрелами, повалились в мягкую хвою и мох, так и не успев поднять тревогу. Затем без шума и суеты была вырезана охрана на краю лагеря. Только после этого нападавшие размотали тряпки с конских копыт и вырвались из предутреннего тумана, подобно бесам из преисподней. Боевые кличи поляков и вопли избиваемых кочевников слились воедино.
Бурцев, так и не сомкнувший глаз, выкатился из засаленного «спальника». Вовремя! Покинутые им шкуры — дурно пахнущие, но такие теплые и уютные — пронзил арбалетный болт.
Дмитрий оказался еще расторопней: новгородец уже стоял на ногах в полном боевом облачении. Кольчугу десятник, в отличие от Бурцева, на ночь не снимал, а щит, шлем и меч всегда держал на расстоянии вытянутой руки.
— Поляки! — рявкнул Дмитрий. — Всем к бою!
Бурцев подхватил саблю и щит. Шлем в поднявшейся суматохе кто-то запнул невесть куда.
Вокруг суетились русичи и люди Бурангула. Татарский сотник что-то кричал, размахивал руками. Его стрелки, отбросив бесполезные луки со спущенными тетивами, хватались за копья и сабли. Кочевники, не привыкшие биться в пешем строю, пытались поймать напуганных лошадей. И падали, сбитые вражескими конниками.
Мимо Бурцева вихрем пронесся всадник с золотыми рыцарскими шпорами и в кастрюлеобразном шлеме. Польский меч ударил в железную нашлепку в центре щита, отскочил. Бурцев пошатнулся. Рыцарь умчался дальше. По пути он зарубил запутавшегося в спальных шкурах монгольского воина. Потом под его клинком пала обезумевшая от ужаса мохнатая лошадка без седока.