Ордер на молодость(изд.1990)
Шрифт:
Планировка же вещь непростая, тут нужно и умение, и везение, и встречный ветер для торможения, и надежный ровный грунт… горы и морские волны крайне нежелательны. И самое главное: заметить надо вовремя опасность, начать спуск прежде, чем начнешь проваливаться.
По-моему, краснокрылая уже проваливалась.
Сейчас-то на крыльях обязательно ставят НЗ — аварийную мощность, но, по-моему, запас этот не помогает.
Тяжи нормальный человек проверяет перед каждым вылетом, аварийку меняют раз в два года и не думают о ней. Но кто же знает, не скисла ли она именно сегодня?
Так или иначе, красные крылышки
— У вас тяжи пустые! Давайте вниз!
Недоумение сменилось смущением.
— Ой, в самом деле? То-то я замечаю, что лечу медленно. Я такая невнимательная, всегда забываю проверить НЗ. Спасибо, сейчас пойду на посадку.
— Я помогу, — вызвался я тут же. Навязался все-таки. Не стал дожидаться просьбы о помощи.
— Не надо, не беспокойтесь, летите по своим делам, я умею планировать. А что там у нас внизу, суша или море?
Однако я был настойчив. Не только ради знакомства.
— Девушка, оставим всякие экивоки. Мы над морем, надо еще до берега тянуть.
Вода ледяная, купаться не стоит. Не ломайтесь, хватайте меня за ноги.
Ухватили? Ну вот и держитесь крепче.
Так, на буксире, я и спустил ее. Поработать пришлось крыльями как следует. Не так просто лететь с прицепом, он провисает, а когда провисает, аэродинамика нарушается: обтекание хуже, сопротивление больше, сразу проваливаешься метров на десять, втрое больше усилий, чтобы выровняться. Но, так или иначе, спустил я девушку сквозь облака и до пляжа дотянул, пустынного в эту пору, в начале апреля. Только тут, отдуваясь, разглядел я лицо моей певуньи.
Очень хороша была: смуглая, скуластая, что-то монгольское было в форме лица, но глазищи огромные и длинные-предлинные ресницы, аж тень на щеки ложилась.
Тогда в первый раз рассмотрел, а потом столько раз любовался. И сейчас закрою глаза — припомню. Нарисовать смогу.
А тогда опустила она эти ресницы на щеки и пролепетала тоном провинившейся девочки:
— Мне так стыдно, так неудобно, что я заставила вас свернуть, бросить свои дела.
И губки вытянула горестно. Так и казалось, что сейчас будет ныть по-детски: «Я больше не бу-у-уду!»
Потом протянула руку, представилась:
— Сильва.
— Юш, — сказал я в ответ.
Тогда-то она и заметила мою голубую тройку.
— Я оторвала вас от дела? Вы опоздаете из-за меня? Где Вы работаете?
— Я учусь, — признался я. — В десятом классе всего лишь.
Она взглянула на меня с интересом. Тройка у школьника производила впечатление.
— А вы поете? — спросил я в свою очередь. — Выступаете?
— Нет, к сожалению, только для себя, — призналась она со вздохом. — Хотела учиться, но говорят, что нет данных, узкий диапазон, тут ничего не поделаешь.
Пою для своего удовольствия. Но негде. В школе мешаю, дома мешаю. Старшая сестра все поучает, лезет со своими замечаниями. За облаками вольно…
Вот если бы рядом был кто-то знакомый и самоотверженный, этакое пугало для досужих любопытствующих…
Я немедленно выразил желание быть штатным пугалом. Сейчас-то я полагаю, что
Сильва на то и намекала. Но тогда я с замиранием сердца ждал ответа.
— Но вам же скучно будет.
Я хотел сказать, что не соскучусь никогда, готов слушать моего жаворонка ежедневно, ежечасно, год за годом, всю жизнь, слушать, пока не иссякнет АТФ в тяжах, пока не провалюсь сквозь облака. Но не сказал, постеснялся. Решил, что это будет звучать навязчиво, назойливо, нахально, настырно, надоедливо, нагло.
Предложил вместо того:
— А после пения мы можем полетать, посмотреть что-нибудь интересное. Я открыл церковь XVII века, там химеры на карнизе, как в Париже. Еще знаю затопленную колокольню, весь цоколь в воде, без крыльев не подступишься. А соборы во
Владимире: на стенах львы с хвостами цветком, каждого надо рассмотреть не с земли, не голову задирая. А башня Вечного Мира — двести этажей для двухсот стран, по этажу на каждую. От «а» до «зет». Двести дней на осмотр.
— Я видела эту башню только изнутри. Никогда не облетала. Вы мне покажете? — спросила Сильва. Так начались наши совместные полеты. Я готовился к ним на совесть. Выбирал путеводители, заучивал даты наизусть, предварительно облетал сооружения, запоминая все паруса, нервюры, закомары и аркбутаны, сверял натуру с каталогом, обо всем мысленно рассказывал Сильве, заранее смакуя, как я буду разглагольствовать, а она — смотреть мне в рот и восхищаться моей необыкновенной эрудицией.
Почему-то величайшее наслаждение виделось мне в том, чтобы разглагольствовать перед девушкой.
Интересно, а девушкам тоже нравится, когда ораторствуют для них?
Недавно я вычитал где-то: «Мужчины любят говорить о себе, а женщины — слушать, когда говорят о них». Все-таки «о них», а не «для них».
Итак, я составил обширнейшую программу знакомства с дворцами и соборами, в пределах однодневного полета, и погрузился в чтение путеводителей. Не оттуда ли пошел мой интерес к архитектуре? Очевидно, навеки связались с любовью в моем подсознании всякие ионики, сухарики, гуськи, каблучки, капители, пилястры, каннелюры, ордера грекодорический, римскодорический и все прочие по Палладио.
Богатый материал я почерпнул и из трех томов Саксаниди — «Пятый фасад». Мне, крылатому, особенно дорога была проблема, возникшая в нашем веке, — проблема архитектурного оформления крыши. Ведь в прошлых веках на здания смотрели снизу, от цоколя, или издалека; ансамбли возникали от заслонения. А тут появился взгляд сверху — под ноги, при близком пролете или же из-под облаков с дистанции. Обзорный плоский ансамбль, ансамбль до горизонта. Все крыши, верхние этажи, все макушки зданий понадобилось переделывать, перекрашивать, переосвечивать. Я же со своей стороны получил неисчерпаемую тему для рассуждений: «Смотрите, Сильва, как удачно повернули архитектуру к небу!» или же «Смотрите, Сильва, положили заплаты, а XX век просвечивает со всеми шиферными гримасами!».