Ореховый лес
Шрифт:
Что именно произошло, Алтея не рассказывает. «Я нашла очень старую дверь, ведущую к новому типу литературы, – говорит она в интервью. – Путь обратно занял у меня много времени». И больше ни слова о том, чем она занималась в период между 1966 и 1969 годами, за который ее комнатные цветы засохли и умерли, а ее нью-йоркская жизнь покрылась паутиной и была сметена, как мусор.
Когда Алтея вернулась в Штаты, мир уже успел ее позабыть. Она говорит, что ощущала себя «призраком, бродившим по музею свой прошлой жизни» (по ее речи очень заметно, что она лучше знала книги, чем людей). Она нашла подругу по Барнард-колледжу, у которой можно было остановиться, поставила в гостевой комнате ее квартиры пишущую машинку, села за нее и
Но по неизвестной причине бабушкину книгу стали читать. Ее красивое лицо на задней обложке не могло не привлекать внимания: большие честные глаза, на самом деле голубые и светло-серые на черно-белом фото. Насмешливо приподнятая бровь, красиво очерченные полуоткрытые губы. На Алтее мужская белая рубашка, расстегнутая сверху на одну пуговку больше, чем следует, а на указательном пальце правой руки – тяжелый перстень с ониксом. В этой руке она, конечно же, держит сигарету.
Книга получила несколько хвалебных отзывов в небольших журналах, о ней заговорили, она стала сенсацией. Тогда нашелся французский режиссер, который искал подходящий сюжет для своего первого американского фильма.
Работа над фильмом шла из рук вон плохо – съемку омрачали закулисные интриги, профессиональные скандалы и, наконец, два независимых друг от друга исчезновения членов съемочной группы. Но сам фильм в итоге оказался хитом арт-хауса. Сценарий был психологической драмой – главная героиня просыпается в лесу и ничего не помнит о своей прошлой жизни: истории из бабушкиной книги выступают в качестве ее сновидений или внезапных воспоминаний. Согласно рецензиям, которые мне удалось найти, сюжет фильма не имеет ничего общего с исходным материалом.
Успех фильма, отчасти подогреваемый скандальной историей его создания, породил несколько театральных спектаклей-однодневок, а также мини-сериал, который так и не сняли, и краткую и неудачную карьеру Алтеи в качестве телевизионного консультанта в Лос-Анджелесе. Вернувшись в Нью-Йорк, она сразу же купила «Ореховый лес»: он продавался за бесценок после странной смерти своего последнего владельца – тот погиб при пожаре, который еще и повредил часть особняка.
Алтея пару раз побывала замужем – сначала за актером, с которым они познакомились на съемках фильма. Чтобы жениться на Алтее, он развелся со своей первой женой и вскоре был убит сумасшедшим наркоманом на собственной квартире в Виллидж, когда Алтея еще была беременна Эллой. В Лос-Анджелесе она встретила своего второго мужа – члена греческой королевской семьи в изгнании – и увезла его с собой в «Ореховый лес».
Так что, в некотором смысле, мою маму вскормили волшебными сказками, но смерть тоже играла в ее судьбе важную роль. И деньги. Деньги покойного мужа и деньги, заработанные на сказках. Часть этих денег все же осела в карманах мамы, помогая нам продержаться и оплачивать бесконечную череду съемных квартир, – спонтанных и не особенно денежных попыток моей мамы что-то заработать нам явно не хватило бы. Постоянное движение было такой же неотъемлемой частью нашей жизни, как резкий мамин смех и мои приступы гнева. И злая судьба, которая ослабляла хватку при каждом новом переезде, но потом снова прицеплялась к нам, как красная глина, налипающая на башмаки.
Независимо от того, насколько плохо шли наши дела, за нашими спинами всегда оставался «Ореховый лес». Место, куда Элла не собиралась возвращаться ни за что в жизни. Она заботилась обо мне, а я – о ней. Нас связывали симбиотические сестринские отношения, которые очень трогательно смотрятся в телесериалах, но на самом деле жутко выматывают, когда приходится переезжать третий раз в год, а у тебя нет даже двери собственной комнаты, чтобы ей как следует хлопнуть.
В сотый раз я перечитала статью об Алтее – и на этот раз она читалась совсем иначе, чем прежде. Когда-то я представляла себе бабушку как далекую, но все же благоволящую ко мне звезду, сказочную фею-крестную, наблюдавшую за мной издалека. Мой горячечный детский мозг создал гремучую смесь из прочитанных сказок, отсутствующей бабушки и загадочного мужчины, внушившего мне подозрения, о которых я никогда не говорила вслух. Глядя в зеркала, я втайне верила, что Алтея может меня видеть. Когда какой-нибудь мужчина слишком надолго задерживал на мне взгляд через окно машины или в продуктовом магазине, я видела в нем не опасного извращенца и не вестника приближающейся злой судьбы, а тайного посланца Алтеи. Она наблюдала за мной, любила меня и собиралась однажды предстать передо мной во плоти.
Но теперь я читала ее интервью другими глазами. Это была не восхитительная королева фей, а амбициозная и высокомерная писательница. Которая ни разу, с моего рождения и до своей смерти, не попыталась связаться с Эллой. С Эллой, которая родила меня в девятнадцать и с тех пор не имела, кроме меня, никакой опоры на свете.
Вот о чем в статье нет ни слова. Через несколько месяцев после ее выхода второй муж Алтеи покончил с собой в «Ореховом лесу». После его смерти Алтея перестала пускать к себе кого бы то ни было. Они с Эллой затворились в особняке и кормились волшебными сказками и бог весть чем еще, не имея никакой компании, кроме друг друга. Об этой части своей жизни Элла никогда не рассказывает – о четырнадцати годах, которые она провела полностью отрезанной от мира. Она даже в школу не ходила. А кто мой отец и как они с ним познакомились – это секрет, сокрытый так глубоко, что я даже и спрашивать о нем давно перестала.
Когда я добралась наконец до нашей квартиры, голова моя гудела, как котел.
Погодите. Слово «квартира» может создать у вас неправильное впечатление. Скажем так: апартаменты. Это уже ближе, хотя и не совсем то.
Жилище Гарольда пахло дорогими моющими средствами, духами моей приемной сестры и едой, которую на этот раз Элла заказала из ресторана. Думаю, у Гарольда сначала были иллюзии, что она будет готовить ему ужин – на это намекала кухонная коробочка с рецептами, унаследованная от его матери. Но его ждало разочарование: мы с Эллой привыкли неделями жить на овсянке, поп-корне и вареных соевых бобах.
Еще в холле я услышала отдаленные звуки ссоры – голоса доносились из-за закрытой двери родительской спальни. Возле двери их было слышно гораздо лучше.
– Ты не меня сегодня опозорила, а только себя саму.
На звуках «с» Гарольд шипел, как змей. По голосам я смогла определить местоположение ссорящихся – он слева от меня, а слабое движение, обозначавшее присутствие Эллы, – справа, на кровати.
Я прижалась спиной к стене. Пусть только попробует подойти к маме ближе.
– Когда ты одна, можешь выглядеть как бомжиха, это не мое дело, – но сегодня вечером ты выступала в роли моей жены! – Слово «жена» прозвучало даже хуже, чем «бомжиха», но я еще не двигалась с места, сглатывая холодный металлический вкус гнева. Элла снова и снова просила меня доверять ей. Верить, что она может сама разобраться с Гарольдом. Что она любит его. Что эта попытка стабильности предпринята не только ради меня.
Ее молчание звучало громче, чем голос Гарольда. Это ее главное оружие, хотя против меня она его никогда не использовала. Она просто смотрит на вас, пока вы пытаетесь собраться с мыслями, подобрать слова, чтобы достучаться до нее, и никогда не отвечает. Я видела, как она вытягивала из людей все, что ей было нужно – тайны, признания, обещания потерпеть нас в доме лишний месяц – одним своим молчанием. Она им владела в совершенстве.