Ориноко
Шрифт:
А Ласана все продолжала без устали отсасывать кровь, которая все еще струилась из раны, хотя и меньше, — я потерял ее, наверно, уже целую кварту. Видя бледность лица женщины и непроходящий страх в ее глазах, я спросил:
— А у тебя самой нет какой-нибудь скрытой ранки?
— Кажется, нет.
— Значит, ты не уверена?
— Кто может быть уверен?
— И все-таки ты высасываешь?
— Высасываю, — шепнула она таким тоном, словно подвергать себя опасности было ее естественной обязанностью.
Во время этой короткой беседы я ощутил вдруг сильное головокружение и перепугался не на шутку — вместе укуса я почувствовал резкую боль. Меня сразу же прошиб пот, буквально ручьями ливший со всего тела. Значит, яд все-таки проник глубже и делал свое дело. Картина бившейся в предсмертной агонии укушенной собаки встала перед моими глазами со всей жуткой отчетливостью.
— Ты не умрешь! — услышал я сдавленный шепот Ласаны у самого уха, но голос ее доносился до меня словно сквозь вату. — Ты не умрешь!
Она повторяла это как заклинание.
Прибежали люди из селения и, придерживая меня, стали поить ужасно горьким отваром каких-то дьявольских трав. Все внутренности мои выворачивались наизнанку от этой гадости, и действительно, у меня тут же поднялась страшная рвота. По всему телу разлилась слабость, но в голове при этом, кажется, слегка прояснилось, а боль в плече стала стихать.
Затем Арасибо поднес к моим губам большую тыкву и начал насильно вливать в меня очень крепкую кашири. Остальные, помогая ему, удерживали мою голову. После десятка глотков я был совершенно одурманен напитком, но его все вливали в меня и вливали, пока я совсем не опьянел и не потерял сознания.
…Когда сознание вновь вернулось ко мне, кругом было уже совсем темно. Жизнь медленно, с трудом, словно с другого света, возвращалась в мое онемевшее тело, и лишь непереносимая жажда привела меня полностью в чувство.
Я лежал на ложе в нашей хижине. Снаружи горел костер, отблески его прыгали по стенам. Тут же подле меня на земле стоял кувшин с водой. С трудом я дотянулся до него правой рукой и стал жадно, захлебываясь, пить. Левой рукой я не мог даже шевельнуть. Заслышав мою возню, в хижину вбежали сидевшие у костра моя друзья. Ликованию их не было предела, когда они увидели, что я пробудился.
— Душа возвращается в тело! — восклицал Манаури, радостно улыбаясь. — Теперь надо больше пить воды…
Я был совершенно трезв, но очень ослаб. Боль в левом плече стихла, и все сочли это добрым предзнаменованием. Арнак потрогал мой лоб и с облегчением возвестил:
— Не потеет!
Мне тоже казалось, что кризис миновал и мой организм переборол яд — страшный яд убийственной силы, чудовищный яд какого-то дьявольского отродья! Ведь крохотная капелька этого яда, попавшая под кожу, почти мгновенно была удалена из рассеченной раны, к тому же его тщательно высосали, и тем не менее та тысячная доля капельки, какая, несмотря ни на что, все же вторглась в кровь, эта бесконечно разжиженная частичка словно ударом грома поразила здорового сильного парня. Страшное зло таилось в лесу, и не только в лесу; среди некоторых людей тоже.
— Мы нашли еще двух змей на кустах! — сообщил мне Арнак.
— Привязанных? — спросил я, едва шевеля губами.
— Привязанных! — ответил он, помедлив.
Потом он подошел ко мне и сел на землю подле моего ложа. Лицо нахмуренное, глаза смотрят мрачно.
— Мы совещались, что делать дальше, — сказал он глухо. — Пора с этим кончать…
— С чем? — взглянул я на него внимательно.
— Одни говорят, лучше уйти из Серимы и основать свою деревню в другом месте, выше по течению Итамаки. Другие не соглашаются и говорят: нет, надо остаться, убить Карапану и Конесо. Тех, кто за это, у нас в роду больше…
Арнак, заметив на моем лице гримасу, заколебался.
— Что вы решили? — спросил я.
— Уходить из Серимы опасно — акавои. Они могут явиться в любой день. Все вместе мы сила, порознь — слабы, нас легче разбить и уничтожить. Значит, у нас нет выбора, и остается лишь второй путь: убить их! Так мы и решили. Мы пойдем и убьем их…
Возмущенный, я вскочил со своего ложа, хотя все кости у меня ныли.
— Нет! — воскликнул я гневно. — Делать этого нельзя! Нельзя! — повторил я громче, насколько позволили мне силы.
Арнак, округлив глаза, с безмерным удивлением наблюдал за моим возбуждением. Возражения со стороны человека, дважды едва избежавшего смертельной опасности, он никак не ожидал.
— Вспомни, кто подбрасывает тебе змей!
— Я помню!
— И ты их защищаешь?
— Я не защищаю!
— Не защищаешь, а убить не позволяешь?!
— Не позволяю!
Арнак смотрел на меня с явным испугом, словно на помешанного.
— Не теряйте голову! — попытался я улыбнуться.
— Голову?! — повторил он. — Голова говорит одно: убить их как собак!.. Почему ты не позволяешь?
— Нас всего тридцать воинов, их — в десять раз больше…
— Многие пойдут за нами…
— Многие, но не все. Верховный вождь и шаман — это нешуточная сила и власть, ты сам говорил мне… Многие их сторонники пойдут против нас и будут мстить за их смерть. Начнется война братьев против братьев, самая отвратительная из войн, которая привела к гибели не один народ, даже более могущественный, чем ваше племя. А тут еще акавои…
— Я хочу тебе добра, Ян! — проговорил Арнак с отчаянием в голосе.
Хотя лицо его всегда оставалось непроницаемым, при свете костра я все-таки рассмотрел, что в нем скрывалось: тревога и печаль.
Дружески полуобняв его здоровой рукой, я с чувством сказал:
— Я знаю, Арнак, знаю, что ты хочешь мне добра! Поэтому слушай!
И я постарался коротко, но ясно изложить ему свое мнение: именно оттого, что речь идет обо мне, я и не хочу доводить дело до кровопролития. Я здесь пришелец, можно сказать, непрошеный гость, и не могу допустить, чтобы из-за меня дело дошло до братоубийственной войны.