Орлы императрицы
Шрифт:
Моровая язва в январе 1771 г. была занесена в Москву солдатами из южных придунайских областей, охваченных войной. Разгар ее пришелся на период с августа по ноябрь.
Дворяне спешили разъехаться по загородным владениям, те, кто не имел такой возможности, сидели в наглухо запертых домах, опасаясь заразы и буйства грабителей, которые всегда активизируются в подобных ситуациях. Покинул Москву и главнокомандующий граф Салтыков, а в городе не оказалось ни полиции, ни войска. Грабежи происходили даже средь белого дня, в день умирали тысячи человек, их крючьями грузили на телеги и свозили за город, зарывали в огородах, садах, подвалах. Трупы валялись и на улицах, а падкие до легкой добычи люди с жадностью обирали их, не сознавая, что вместе с тем крадут смерть. В городе царила паника. Дорогу из Москвы в Петербург заблокировали, дабы не занести заразу в Северную столицу,
А в ночь на 16 сентября вспыхнул бунт, первопричиной которого явился сон одного предприимчивого московского обывателя, додумавшегося до собирания денег на «всемирную свечу» Богородице, икона которой висела над Варварскими воротами Китай-города. Зачинщик поставил возле иконы сундук и рассказывал байку о своем фантастическом сне, основной идеей которого будто бы была обида Богородицы на москвичей из-за того, что ей мало молятся, недостаточно ставят перед иконой свечей и что по этой причине случилась в городе чума. Толпы народа стекались к Варварским воротам наполнять денежными пожертвованиями сундук.
Чтобы избежать сборища, способствовавшего распространению заразы, митрополит Амвросий, по совету добровольно взявшего на себя инициативу по поддержанию порядка в Москве Еропкина, решил икону оставить, а сундук отдать в Воспитательный дом. За сундуком был послан отряд солдат, возбудивших ярость околачивавшейся у ворот толпы. Кто-то возопил: «Богородицу грабят!», замелькали кулаки, завязалась драка. Ударили в набат, мятежники, жаждущие расправы, бросились в Кремль за митрополитом, но тот, предвидя опасность, утаился в Донском монастыре и творил молитву в одном из его соборов. При приближении разъяренной толпы архимандриты увлекли Амвросия на хоры в алтаре, но это не помогло: какой-то мальчик увидел высовывающийся из-за ограды край одежды и указал на него распаленной толпе. Амвросия вывели за стены монастыря, там он столь твердо и убедительно отвечал на вопросы, просил выполнять необходимые распоряжения, что успокоил даже самых буйных бунтовщиков. В это время к толпе подошел из кабака дворовый полковника Раевского В. Андреев и снова взбудоражил толпу крикнув: «Чего глядите? Иль не знаете, что он колдует и вас морочит?», после чего ударил митрополита колом по голове. Затем купец И. Дмитриев и В. Андреев оттащили упавшего Амвросия за волосы в сторону и добили.
Еропкин вызвал Великолукский полк, стоявший в 30 верстах от Москвы, и в районе Кремля бунт был подавлен.
Г. Орлов, по словам Екатерины, «умолял меня позволить ему ехать туда», получил наконец согласие и прибыл в Москву 26 сентября в сопровождении четырех полков, когда мятеж уже утих, но чума была еще в разгаре. По его распоряжению тело Амвросия было торжественно погребено, непосредственные убийцы — Дмитриев и Андреев — повешены на месте его убийства.
Обстановка требовала быстрых и точных решений, направленных на устранение пренебрежительного отношения народа к больницам и карантинам и на пресечение действий некоторых недобросовестных должностных лиц и врачей. Насколько обдуманно и решительно новый градоначальник Москвы приступил к взятым на себя обязанностям, сказано в изданном в 1775 г. «по Высочайшему повелению» труде одного из лучших работавших в Москве под руководством Г. Орлова врачей, А. Ф. Шафонского. Труд этот «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве… с Приложением всех для прекращения оной тогда установленных учреждений…» содержит 655 страниц текста. Выдержки из этого источника приведены в работе Н. Б. Коростелева «„Царица грозная“ в Москве» («Московский журнал. История Государства Российского» № 12, 2000 г.).
Перед медиками Г. Орлов поставил следующие вопросы: «1. Умножающаяся в Москве смертоносная болезнь та ли, что называется моровою язвою? 2. Чрез воздух ли ею люди заражаются или от прикосновения к зараженному? 3. Какия суть средства надежнейшия к предохранению от оной? 4. Есть ли, и какия способы ко уврачеванию зараженных?»
Взвесив полученные ответы, Григорий понял, что без больших затрат не обойтись. Составленный им продуманный план мер по подавлению эпидемии был, пожалуй, не только самым главным делом его жизни, но и образцом оперативных действий руководителя в смертельно опасной для государства обстановке.
Город был разбит на участки, в каждом из которых производился строгий учет и изоляция больных и вывоз умерших. Для привлечения зараженных в больницы население было оповещено о материальном стимулировании всех прошедших курс лечения: выписываемые больные получали приличное вознаграждение и новую одежду взамен сожженной старой. Деньгами поощрялись также и сообщавшие об укрывающихся больных и те, кто приводил в полицию торговцев краденой одеждой.
Крутое стимулирование привело к быстрому оправданию затрат: в течение нескольких дней торговцы краденым исчезли, а больницы стали переполняться больными. Во всем городе был организован строгий контроль за сжиганием одежды и постелей умерших, повышена дневная плата вывозчикам трупов, работавшим в просмоленных одеждах с закрытыми до глаз лицами. Григорий распорядился казнить на месте преступления мародеров, грабивших опустевшие дома, осиротевших детей устраивал в приюты, ходил по больницам, утешая и подбадривая больных. Понимая, что москвичи лишились работы и что надо, по его словам, «истребить праздность, всяких зол виновницу», Г. Орлов организовал работы по увеличению высоты Камер-Коллежского вала за счет углубления рва; тем, кто приходил со своим инструментом, плата повышалась. Мест для больных не хватало, и командующий решил отдать свой родовой дом под больницу. Несмотря на популярность проводимых Г. Орловым мер Головинский дворец, в котором он остановился, подожгли злоумышленники (впоследствии на этом месте построили новый дворец для Екатерины), очевидно, из тех, кто был наказан.
До нашествия чумы для захоронений москвичей хватало земель при многочисленных приходских церквях и монастырях, на которых, несмотря на высочайшие запреты, знатных людей продолжали хоронить вплоть до конца XIX столетия. Но чума косила тысячами, не спрашивая ни звания, ни возраста, ни национальности, ни веры своих избранников, в черте города места явно не хватало, и по распоряжениям Г. Орлова трупы стали вывозить за пределы Камер-Коллежского вала. Так возникли новые кладбища: Калитниковское, Даниловское, новое Татарское, Немецкое (Введенское), единоверческие Преображенское (Николаевское) и Рогожское при карантинных домах, которые находились в ведении будущего знаменитого полководца А. В. Суворова.
8 ноября 1771 г. протоиерей Успенского собора Московского Кремля Александр Левшинов заявил на заседании членам Синодальной конторы, что «он, будучи в присутствии в Комиссии для врачевания от моровой заразительной язвы, принял на себя труд сочинить на нынешний случай проповедь, которая, по сочинении была поднесена Графу Григорию Григорьевичу Орлову и от него возвращена с тем, чтоб она сказана была во многолюдственном собрании и потом напечатана». По последовавшему приказу Синодальной конторы проповедь при стечении народа была оглашена в Успенском и Благовещенском соборах 21 ноября.
Чума застала и Василия Баженова за работой в Московском Кремле, но его она обошла стороной.
Благодаря принятым мерам эпидемия к середине ноября была подавлена. Григорий выехал в Петербург, куда его пропустили без карантина и приняли с необыкновенными почестями. В Царском Селе построены были триумфальные ворота из мрамора с надписью: «Орловым от беды избавлена Москва». В его честь были выбиты также медали из серебра, бронзы и чугуна с его изображением в княжеской короне и с надписями: «Россия таковых сынов в себе имеет» и «За избавление Москвы от язвы в 1771 г.». Екатерина II вручила Г. Орлову эти медали для раздачи тем, кому он посчитает нужным.
Императрица обдумывала вопрос о назначении на пост московского генерал-губернатора нового лица, Г. Орлов предложил ей кандидатуру своего доброго знакомого Михаила Никитича Волконского (1713–1788), с чем Екатерина и согласилась.
Увеселения двора Екатерины
Обычные балы начинались в седьмом и заканчивались в девятом часу вечера. На первый менуэт императрица выходила иногда с сыном Павлом, но чаще балы открывал сам наследник в паре с обер-гофмейстериной Анной Карловной Воронцовой или со статс-дамой Марией Андреевной Румянцевой (урожденной Матвеевой), в танцах партнершами его часто были фрейлины, среди которых он выделял Веру Николаевну Чоглокову. Во время балов нередко императрица играла в карты, чаще всего в ломбер или в пикет, для чего изготовлялись специальные складные ломберные столики. Неизменно в первое десятилетие ее царствования волей-неволей компанию как в танцах, так и в игре в карты составлял ей Г. Орлов. «Благородными театрами» назывались театральные представления с участием в них знатных придворных. Даже Павел иногда танцевал в балетах. Вперемежку с «театрами» устраивались концерты под руководством придворного капельмейстера Галуппи, игравшего на клавикордах.