"Орлы Наполеона"
Шрифт:
— Приласкайте меня, — попросила Жанна чуть слышно.
— Что?!
— Да вот то самое, мсье. Чего ради, по-вашему, я за полночь к вам в постель прошусь?
Сбросив движением плеча кофту, наклонилась к онемевшему Белозёрову. (На Сергея пахнуло молодой чистой кожей.) Взяла его руку. Прижав к пылающей щеке, укрыла рассыпавшимися волосами.
— Вы ничего не говорите, мсье. Я сама всё ска жу… — Сжала руку. — Не надо бы так, само собой. Не должна девушка навязывать себя мужчине. Но вы через день уедете и больше никогда не вернётесь. И что мне делать, если вы на
Смотрела на Сергея неотрывно и что-то шептала, шептала — тревожно, ласково, умоляюще. Наклонялась всё ближе. "Глаза колдовские", — мелькнуло в смятённом сознании. Слов не было, была жалость, и печаль была. Надо бы оттолкнуть… но рука не поднимается…
Жанна истолковала молчание Сергея по-своему.
— А может, вы мной просто брезгуете? Деревенской девкой-то? — спросила, немного отодвинувшись. — Вы же знаменитый, богатый, у вас и женщины другие… Так я и помылась, и рубашку чистую надела, — добавила простодушно. — У меня кроме горба всё, как полагается, вы не сомневайтесь. А что горб… Ну, приладимся как-нибудь. Не откажите, мсье!
Было в её просительном тоне что-то невыразимо грустное.
— Не надо, Жанна, — пробормотал Сергей. Голова была, как в тумане. — Ну, я вас прошу… Такое только по любви полагается…
— Так я-то по любви! — шёпотом вскрикнула Жанна. — Ну, что вам стоит? Может, ещё и мужское удовольствие получите. А как уедете, так и забудете. И всё. — Сергей чувствовал её дрожь. — А у меня ребёночек родится, сынок или дочка. И я не одна буду на свете. Страшно одной-то. Поверите, иной раз утопиться хочется. У вас семья, вам не понять…
Заплакала тихо. Припала к Сергею. Была она сейчас в своей горести невозможно трогательна. Против воли рука начала гладить её густые каштановые волосы, нежную шею, худенькие плечи. Сергей вдруг почувствовал желание — и ужаснулся. Каким животным порой делает человека мужское начало! Несчастная девушка-калека… Она же ему почти в дочери годится… И Настенька, Настенька… Нельзя давать волю инстинктам… Отдёрнул ладонь, словно от ожога.
— Я очень хочу помочь тебе, Жанна, — произнёс хрипло, не очень соображая, что говорит. — Но я не могу. То есть могу, но не должен… Не должен! Я жену люблю, и не надо мне в жизни других женщин… А ты замечательная. Ты всего достойна. Бог даст, будет у тебя ещё и хороший человек, и радость, и дети…
"Господи, что я несу? Какая радость? Какой там человек в этой убогой деревушке? Вроде тех, которые хотели затащить её в кусты?"
Жанна заломила руки.
— Вы такой славный, мсье, добрый, — пролепетала, задыхаясь. — И очень счастливый. Я сразу поняла, что счастливый. И подумала, что своим счастьем вы можете со мной поделиться.
— Но я…
— Мне ведь много не надо. Крошку малую — и довольно. Собаке ведь и той кость кидают. Мне, может, на всю жизнь крошки хватило бы. Но, видно, не судьба…
И столько тоски было в сё голосе, в словах её, что у Сергея перехватило дыхание. И горло перехватило. Не мог он сейчас ничего сказать.
Когда молчание стало невыносимым, девушка поднялась. Подобрала с пола кофту,
— Пойду я, — сказала тускло. — А вы забудьте, мсье, забудьте. Не приходил к вам никто. Приснилось, и всё. Мало ли что человеку может присниться…
— Я не хочу, чтобы ты на меня обижалась, Жанна, — с трудом вымолвил Сергей. — Я друг тебе.
— Я знаю, — откликнулась девушка дрожащим голосом. — Я всё про вас знаю. Я всё ж таки дочь колдуньи. Поцелуйте меня.
Сергей встал с постели и поцеловал её в лоб — высокий, белый. Он был, как во сне. Девушка слегка улыбнулась.
— В лоб только покойников целуют. Напоследок-то… — Взяла подсвечник со стола. Освещённое свечой, лицо её словно разом постарело. — Ну, значит, так тому и быть…
— Ты о чём? — вскинулся Сергей.
— Да так, мсье, ничего особенного… А на вас я не обижаюсь. Я на себя обижаюсь. Раз уж пришла, то надо идти до конца. Я ведь могу приворожить, да так, что про горб забудете и на всю ночь моим станете. Бабкино заклинание, сильное… Хотите, прочту?
— Нет!
— А я и сама не буду, — сказала Жанна с печальной улыбкой. — Язык не повернётся, вот. Уж очень вы свою жену любите. Зачем её обижать?
С этими словами тихонько выскользнула из комнаты.
Фалалеев Сергея знал хуже, чем жена, но лучше, чем вее остальные вместе взятые. И то, что Белозёров крепко не в своей тарелке, заметил ещё во время завтрака. Мало того, что почти ничего не ест, так ещё и молчит, погружённый в свои мысли. Глаза потухшие. голос безучастный… да что это с ним? Всю ночь пил и теперь не в себе? На него непохоже. Неужто настолько переживает предстоящее изгнание из Ла-Роша?
Сам Фалалеев по этому поводу не грустил — радовался. За считаные дни деревня опостылела хуже горькой редьки. Буйные крестьяне, воющий замок, убийство одного человека, исчезновение другого, угрозы селян… что-то здесь неладно. А если откровенно, то и страшновато. Зря Марешаль настоял, чтобы дожидались министерского экипажа. Мало ли что за лишний день может случиться в этаком месте. Нет чтобы уже сегодня уехать в Орлеан на мэрском шарабане — без затей, но зато раньше. Оттуда в Париж. Тоже, конечно, чужбина, но ведь весёлая, красивая, цивилизованная. Столица! А там и домой, в Россию…
Ломая голову над причиной, по которой начальник погружён в меланхолию, Фалалеев после завтрака вышел во двор и столкнулся с Жанной. Поздоровался приветливо.
— Доброе утро, мсье, — ответила девушка еле слышно. И быстро ушла в дом.
Эге! А глаза-то у неё красные. То ли много плакала, то ли мало спала… И говорит через силу. Фалалееву вдруг пришло в голову, что если сейчас поставить рядом Белозёрова и Жанну, то подавленным видом будут они друг на друга похожи. Что за притча?
С виду забавный толстячок, Фалалеев на самом деле был человеком умным и наблюдательным. Взгляды, которые Жанна с первого дня бросала на Белозёрова и в значении которых ошибиться было невозможно, импресарио заметил сразу. Ничего удивительного, дело житейское. Как в этакого красавца не влюбиться? Тем более, что красавец благородно спас девушку от насильников.