Шрифт:
Общение с Богом, молитва и обращение к Богу, совмещение личной воли с Божией волей – это все инструменты воцерковления человека.
Об этом сей текст. Но сам текст – не есть инструмент, не есть практическое руководство, научающее и способствующее приближению человека к Богу. Ибо я человек не святой, я лишь иду по пути святости, я – христианин. Это – план мысли, а не действия.
Я никогда никому и ни в чем не оппонировал, ни с кем не боролся, я лишь всегда защищал свою самость от людей, от систем, от государства. Я защищал и защищаю перед людьми свое собственное «я», свое право на самоценность, на независимость и собственное
В этом и состоит человеческая составляющая христианина.
Как я теперь понимаю, назначение человека – его собственная душа, ее развитие и спасение, вытаскивание души из земных тенет. Все, способствующее этому, хорошо и необходимо, и наоборот.
Христианином надо быть не для себя, не для людей, а для Бога. А то ведь можно погрузиться в молитву, внешне погрузиться в Церковь, увлеченно и страстно чувствовать себя христианином, но в отношениях с миром и людьми, а паче всего Богом, – оставаться прежним человеком, злым, нетерпимым, самодовольным и эгоистичным, жадным и причинным.
Нередко создается впечатление, что прихожане храмов (особенно это касается рефлексирующих людей, то есть и меня) остаются прихожанами своего ума, своих чувств, своих страстей и своих желаний, не сообразующихся с Божией волей, а потому они не становятся прихожанами Христа, то есть не становятся новозаветными людьми, не становятся христианами.
Ибо люди (и я) приблизительно правдивы. Мелкая ложь, например, в виде хвастовства или преувеличения, вообще не считается ложью.
Еще люди варьируют правдами. Есть правда для Господа, где все свои устремления, желания и убеждения они отдают Всевышнему. А есть человеческая, обыденная, сиюминутная правда, в которой они позволяют себе опираться и рассчитывать не столько на Господа, имеющегося лишь ввиду, сколько на пресловутые человеческие законы. Как будто бы существуют какие-то законы и вообще что-то, что не имеет отношения к Богу.
Вера – это поиск дороги в неизведанное. С этой потребностью человек рождается. У меня всегда было предощущение другой жизни. Наверное, это и есть религиозное чувство, точнее, на этом предощущении неизведанного вера стоит.
Присутствие Бога в своей жизни, точнее в себе, я почувствовал давно. Однажды ночью я закрыл глаза и улетел. Я не был пьян, я не был болен. Я внутренним зрением увидел, понял, почувствовал свободу, невообразимую свободу и легкость, ясность бытия, безграничность своих возможностей и невероятную способность проникать всюду, и все мочь.
Я испугался. Точнее, это не было испугом, появилось лишь твердое ощущение, что материальные границы исчезли, исчезли материальные ограничения, и будто тело растворилось. Я даже открыл глаза, чтобы убедиться в привычности и наличии и мира, и себя в своей его материальности. Да, все как обычно. Я вновь закрываю глаза.
Мое сознание стало предельно ясным и совершенно предметным, оставаясь при этом определенным, но только теперь предмет сознания исключительно – мысль. Ни страсть или желания и ни инстинкт, а мысль, – вот единственная реальность в этом метаматериальном, ирреальном, метафизическом мире. Я не знал что делать с этой свободой от материи, я не знал как распорядиться свободой мысли, свободной мыслью, и чувством всеохватности бытия. Я уснул. Почти подавив в себе страх перед ирреальностью и метаматериальностью.
Чувство свободы от материи я тогда почувствовал впервые, – точнее было бы сказать, что впервые это состояние нахлынуло на меня, обрушилось,
Сейчас не могу уверенно связать это ощущение нематериальной беспредельной свободы с приходом, дуновением Святого Духа, хочется надеяться, что это так и было. Не могу также определенно это новое качество связать с какими-то последующими событиями своей жизни. Но может быть мой последующий отрыв и уход из привычной жизни, отказ работать на заводе по распределению, начало литературной деятельности, это все обусловлено тем ночным состоянием, дуновением Святого Духа.
Ведь в тот период у меня нашлись силы, чтобы противостоять государству, системе государственного распределения и определения человека, идущего по заданному пути. Может быть это был знак? Я пересилил заданность. И в этом своем движении вопреки, предначертанному для меня со стороны общества, я императивно опирался на пережитое ночью ощущение освобождения от материи и совершенной свободы сознания. Возможно. Да.
Удивительно, я очень хорошо помню это состояния. Я ведь тогда еще не был крещен. Что, кстати, дает основание для вопроса и даже сомнения в природе этой свободы, в природе чувства этой свободы. Впрочем, именно мое противостояние заданности, движение вопреки, моя последующая поэтическая и самообразовательная работа, и привели в итоге к крещению через год с небольшим.
Я не помню других, точнее, я помню, что прежде они были, эти посещения и эти знаки, но я их не фиксировал во времени и пространстве. В отличие от ночного полета и освобождения от груза и границ материи ночью на нарах в военном лагере.
Не очень ясно, отчего я вспомнил только теперь об этом откровении, и, наконец, артикулировал и записал спустя почти четверть века. Хотя, конечно, у меня всегда живет в сознании, в душе, – да, да, именно, в душе, – это ощущение свободы от материи и пространства, ощущение всеохватности и надвременности, сквозьмирности. Когда прошлое, настоящее и будущее сливаются в единое целое.
Кстати, единство времени, которое свойственно и находится исключительно в ведении Бога, может быть это и есть свидетельство и подтверждение действия и дуновения, именно, Св. Духа, божественного дуновения, той летней ночью, в мою душу?! С целью? Знаю. Укрепить меня.
Ибо без Бога изнываю я. Господи! приди ко мне, я изнываю без Тебя.
Сегодня опять после обеда плохо, тяжело, внутренняя нетерпимость, ни читать, ни писать, ни ходить, жить трудно. Нет выхода. Отсутствие выхода. Силы есть только на то, чтобы лежать. И молиться.
К вечеру, то есть к вечеру 23 октября 2002 года, выяснилось, что в Москве, в 21.05, на представлении мюзикла «Норд-Ост», в театральном центре на Дубровской улице, на юго-востоке Москвы, захвачен весь зрительный зал, более восьмисот зрителей и актеров.
Это чеченские террористы, около полусотни мужчин и женщин, которые требуют остановить войну в Чечне.
Чеченцы – это как, в свое время, большевики для России, только злее и безжалостнее, примитивнее, да в меньшем масштабе. Впрочем, большевиков в самом начале их кровавой карьеры было еще меньше, чем сейчас чеченцев, но большевики быстро обросли шелупонью, поскольку окорот на них не был тогда найден. Так бы случилось и с чеченцами, массы народные перешли бы постепенно на их сторону, стали бы приспосабливаться, да вот окорот на чеченцев как будто бы сладился.