Оружейный барон
Шрифт:
Погода внезапно испортилась. Набежали густые облака. Пошел мокрый снег, который моментально смерзался на оболочке 'Черного орла'. Плотто был оптимистичен, заявляя, что от бомбового груза мы избавились, так что перетяжеление конструкции нам не грозит. Однако по его озабоченному взгляду я понял, что что-то идет не так.
Дирижабль все норовил клюнуть носом и на вертикальном штурвале стояли уже стразу два матроса — одному было не вытянуть рули. Сил не хватало.
Снегопад быстро кончился, но его смерзшаяся корка так и
— Снижаемся, — недовольно приказал командор.
Я так понял, что это было у него вынужденно решение, дирижабль и так тянуло вниз и он терял высоту сам. Без приказов.
— Вынужденная посадка? — спросил я.
— Да. Вот думаю куда приткнуться.
— Впереди разъезд, — показал я на карте. — Там большие поля и телеграф. И там штаб генерала Аршфорта. Так что горячий ужин и теплый прием гарантирую. Как и то, что нас выпнут оттуда в Будвиц с первой же оказией. По крайней мере, меня.
— Лучше бы наоборот, прислали бы с города моих матросов из аэродромной команды, которые давно научились счищать лед с корпуса, — проворчал Плотто..
— Главное, Вит, что там есть телеграф, по которому обо всем можно договориться.
— Решено. Идем на вынужденную посадку у разъезда, — принял решение командор и пошел по гондоле раздавать указания.
При подходе к разъезду, на который мы плыли в небесах, ориентируясь по 'компасу Кагановича' то есть в пределах видимости железной дороги, услышали сильный грохот с кормы воздушного судна.
Вернувшийся из задней гондолы боцман пробасил.
— Господин командор, с лопастей пропеллеров срываются просто глыбы льда и бьют по обшивке корпуса. Шпангоуты погнуты.
— Как ведет себя оболочка, боцман?
— Пока держится, господин командор. Но что будет дальше, я не поручусь.
— Спускаемся, — приказал Плотто. — Как можно положе держать глиссаду. А то нос тяжелый стал. Боцман. Пошли людей заделывать пробоины в оболочке баллона.
— Есть, господин командор, — валенки боцмана мелькнули в верхнем люке гондолы.
За боцманом скрылись в чреве 'Черного дракона' матросы подвахтерной смены.
Но через десять минут одного матроса принесли обратно с тяжелой раной головы. Крупные куски льда на пропеллере кончились и он отстреливался по оболочке мелкими ледяными 'пулями' которые пробивали не только внешнюю обшивку дирижабля но и оболочку кормовых баллонетов, один из которых питал паровую машину. Матросу такая ледяная 'пуля' пробила толстую меховую шапку на вате и сильно разбила голову.
Матросу оказали первую помощь и уложили около фотоаппарата на пол гондолы. Сознание оставило бедолагу.
Машину застопорили.
Дирижабль вяло несло ветром в сторону реки с тенденцией к потере высоты.
— Вит, этак нас к царцам занесет, — напророчил я.
— Не успеет, — огрызнулся командор и приказал — Стравить газ с верхних клапанов.
— Не получается, господин командор, — ответил отвечающий за них унтер. — Смерзлись. Я поглядел в окно. До земли оставалось не больше ста метров. Впрочем, вполне достаточно, чтобы убиться насмерть.
— Боцман, кто у нас полегче сложением будет? — спросил командор.
— Гардемарин Кунце, — ответил человек — гора.
— Дай ему нож пусть поднимется по шпангоутам и вырежет клапана изнутри. Напрочь вырежет. Не жалея.
— Есть. Кунце на выход.
Действительно мелкий воздухоплаватель отозвался. Получив от боцмана большую складную наваху (плодятся — смотрю — мои образцы) быстро скрылся в потолочном люке, почти не касаясь вертикальной лестницы. Он был легок и ловок как ящерица этот Кунце.
— Избыток подъемной силы? — спросил я Плотто.
— Он самый. Надо лишний газ стравить и сесть нормально. У нас нос перетяжелен, а корма из-за пробоин газ травит и задирается, облегчаясь. Видишь, уже два матроса еле тросы рулей сдерживают.
— Боцмана на штурвал поставь.
— Дойдет и до него.
По курсу показался разъезд, что одновременно дымил трубами домов и паровозов. Заснеженные поля перед ним и лесополоса вдоль рельсового пути в шапках снегов на кронах деревьев.
Мы по — прежнему теряли высоту.
Минут через пять после того как матрос поднялся внутрь баллона, дирижабль вдруг неожиданно просел, а затем настолько резко клюнул носом вниз что все полетели с ног на пол гондолы. Я только по своему крестьянскому счастью в сантиметрах разминулся виском с рукоятками управления огнем крупнокалиберного 'гочкиза', но это не спасло меня от сильного удара бедром о тумбу бомбового прицела, когда я катился по стреляным гильзам как по роликам по палубе гондолы.
Я упал. Да еще кто-то сверху на меня упал, загородив весь обзор.
Раздался громкий треск раздираемой плотной ткани. Визг скручиваемых дюралевых ферм. Звонкие звуки похожие на лопающиеся струны. Потом глухой удар, который к моему удивлению не отразился на гондоле. И характерный звон бьющегося стекла.
Потом все остановилось, и вокруг повисла тишина, нарушаемая только разного рода скрипами.
— Все живы? — раздался голос ненаблюдаемого мною гардемарина, которого посылали вырезать клапана.
— А сам-то хоть живой? — пробасил боцман, добавляя флотские матерные загогулины.
— А чем мне? Меня баллонетами сдавило, и тем спасся, — отозвался Кунце.
— Чего там у нас плохого? — раздался сдавленный голос Плотто.
— Да все, господин командор, — ответил ему боцман. — Налицо кораблекрушение.
С меня сняли мертвое тело летчика — наблюдателя, лейтенанта с которым меня познакомили только в этот полет. Тот насмерть приложился головой о прицел.
Открылся простор для зрения, в котором показалась голова боцмана, который успел стащить со своего лица кротовую маску.