Осада Азова
Шрифт:
Бегадыр Гирей сверкнул на главнокомандующего орлиными глазами, сжал рукоять сабли в золотой оправе и с дрожью в голосе гневно произнес:
– Если ты отрубишь кисть моей руки, я не трону тебя. Но если ты прикоснешься ко мне твоей кизиловой палкой, я изрублю тебя саблей в мелкие кусочки. Еще ни в одном государстве такого не водилось, чтобы верховный главнокомандующий поступал так унизительно со своими старшими начальниками. В своей злобе ты дошел до того, что перенести уже невозможно. Я вижу, Гуссейн-паша, ты намерен и меня, крымского хана, бить кизиловой палкой. Остановись,
Гуссейн-паша вцепился зубами в свой собственный палец и простонал:
– Принесите мне пить… Пить!
Услужливый Эвлия Челеби принес кожаный бараний бурдюк с холодной ключевой водой. Главнокомандующий выпил ее залпом и сразу как будто переродился. Он стал мягок, ласков, добр. Таким он бывал редко.
– Сейявуш-паша, ты не вздумай сердиться на меня. Я вспыльчив, горяч, жесток, как дьявол, но я милостив, ты это знаешь. Я награжу тебя, Сейявуш-паша, первого за все твои безмерные старания, за всю твою службу. Не сердись на меня.
Сейявуш-паша, прикрывая рукой окровавленное темя, тихо проговорил:
– Я не сержусь, мой храбрый и прекрасный повелитель.
– А ты сердишься? – гневно спросил Гуссейн-паша упрямого крымского хана.
– Я не нахожусь в твоем подчинении, – гордо ответил Бегадыр Гирей. – Мой повелитель – султан Ибрагим. И я не замедлю уведомить султана о твоих беспредельных жестокостях.
– Ну зачем же? Зачем беспокоить султана в такое время?
В шатер вошел, прихрамывая, скопец Ибрагим.
– Каково теперь решение главнокомандующего? – спросил он писклявым женским голосом. – Почему вы так много шумите, а ничего не предпринимаете? Ночью казаки похитили из стана двенадцать турецких воинов, шестерых крымских татар, троих немцев. Известно ли это вам?
– Как так – похитили? – удивился главнокомандующий.
– Разве Гуссейн-паша об этом не знает?
– Нет…
– Я все знаю, а Гуссейн-паша не знает. Это не делает ему чести. И что же вы все намерены предпринять в дальнейшем?
– В полдень после молитвы мы пойдем на приступ крепости, – сказал Гуссейн-паша.
В полдень Эвлия Челеби сотворил со всем войском молитву аллаху. Муллы нараспев прочли самые воинственные стихи из Корана. Усердия в молитве было много, надежд на счастливый исход битвы – еще больше.
После молитвы из шатра главнокомандующего торжественно вынесли большое султанское знамя. Все войсковые знамена склонились перед ним. Разноголосо затрубили трубы, раскатистым громом ударили барабаны.
Главнокомандующий со своей многочисленной свитой взошел на высокий курган и величественно остановился. Он вгляделся в крепкие стены крепости, в суровые стены высоких многоугольных и круглых башен и поднял красный стяг на высоком древке.
Из замка Иогурды-бабы по этому сигналу ударили двенадцать больших пушек. Двенадцать пороховых облаков поднялись над замком и, медленно рассеиваясь, стали подниматься к небу. Со стороны Водяной башни ударили еще шестнадцать пушек. С острова Тимура раздался залп еще восемнадцати пушек. По южным воротам крепости ударили тридцатью четырьмя пушками. А за ними со всех сторон стали грохотать еще четыреста орудий.
Крепкая крыша наугольной башни тяжело упала в глубокий крепостной ров. На Никольской башне сорвало не только островерхую крышу, но и половину башенного бастиона. В Султанской стене появилась глубокая брешь. Огненные ядра, разрываясь, подожгли многие дома в городе и деревянные строения. Вся крепость заволоклась смрадным дымом. Зловещее пламя огненными языками стало облизывать все другие строения, и черный дым, клубясь, чернея и краснея, как бы поглотил собой весь Азов-город.
– Пали! – кричали турецкие артиллерийские начальники, хрипя и задыхаясь в дыму.
– Пали! – кричали начальники батарей, подбадривая пальщиков.
– Пали! – кричал главнокомандующий, приплясывая от радости.
Всепожирающий буйный огонь бушевал над крепостью.
Почернела азовская земля, тревожно озарились каменные крепостные стены, потемнело просторное небо.
Странно показалось главнокомандующему, что из азовской крепости до сих пор еще не сделали ни одного ответного выстрела. А между тем к грохоту действовавших турецких пушек присоединялись все новые и новые батареи: огненные, стенобитные, навесные. Каменные ядра в два и в три пуда весом, ядра огненные проносились над головами войск с воем и оглушительным свистом.
Когда не стало видно крепости и ее одиннадцати башен, на приступ Азова первыми бросились шесть тысяч немецких солдат, предводительствуемые долговязыми полковниками. За ними рванулись быстрым маршем десятки янычарских полков под начальством спокойного и равнодушного Магмед-аги. Он шел не спеша, грыз орехи, любимые персидские пряники.
Пройдя крепостные рвы, высокие валы, насыпи, немецкие солдаты оказались у самых стен города. В дыму казакам трудно было разглядеть их, да и стрелять из крепости по турецким полкам из-за густого дыма они не могли. Немцы притащили с собой большие железные щиты, высокие штурмовые лестницы, множество тяжелых кирок, ломов, приволокли на высоких колесах стенобитные машины.
Турецкие пушки в это время перестали стрелять по Азову и перенесли свой огонь на соседние городки – Ташкалов и Тапракалов.
Дым не скоро рассеялся. Казаки и атаманы увидели, что турецкие войска плотно облепили стены крепости почти со всех сторон. А немцы, приставив длинные лестницы, забросив на стены крючья с веревками, смело полезли на стены. Иные стали разбивать стены кирками, раскалывать машинами.
Вместе с немцами на стены крепости полезли, словно жадная и голодная саранча, турки, татары, горцы.
Тут-то и грохнули грозно и дружно с Азова-города двести девяносто четыре пушки. Ядра их, шипя и посвистывая, с гулом взрывались там, где вражьи войска двигались к городу густой и плотной стеной. Кругом заклокотало все. Тяжелый рев грозных крепостных орудий перекатывающимся эхом со стоном отзывался в притихшей степи, далеко за Доном, за древними казачьими курганами.
Атаман Татаринов давно заметил, что турецкие янычары Магмед-аги (их было не менее трех тысяч) вошли на то поле, под которым в подкопах было заложено до двадцати бочек с порохом, со свинцовыми и железными насечками. То был тайный гостинец, крепко и хорошо приготовленный для неприятеля.