Осада церкви Святого Спаса
Шрифт:
Ни преподаватели, ни студенты не знали, что происходит. Но, разумеется, происходило нечто непредвиденное, потому что охотничье хозяйство на время принятия важных государственных решений и проведения встреч и переговоров закрывали для всех посетителей. Никто из персонала не приходил сообщить им о необходимости срочно покинуть хозяйство, поэтому около полудня орнитологи разошлись по своим делам. Старый профессор и два студента, одним из которых был Богдан, отправились вслед за шумом крыльев черной лысухи. Увлекшись, они не замечали, как далеко и в какую сторону зашли, пробираясь через высокую траву и кустарник. Но на опушке небольшой рощи им пришлось воспользоваться биноклями, потому что птица двигалась
Оптические приборы без всякого специального намерения с их стороны показали то, что происходило прямо перед резиденцией. На широкой террасе за столом, покрытым развернутыми географическими картами, в садовых креслах с высокими спинками сидели два человека. Вокруг можно было насчитать шестерых секретарей, которые записывали каждое слово, произнесенное этими двумя, еще шестерых в военной форме с сжатыми невыразительными губами и шестерых официантов, следивших за порядком среди хрустальных стаканов и батистовых салфеток. Богдан не знал, почему, но куда бы он ни наводил бинокль (черная лысуха уже давно исчезла из вида), тот сам собой снова возвращался к этим двоим. Они решительными движениями карандашей перечеркивали и обводили на карте горы, реки, дороги и населенные пункты. Иногда останавливались, обменивались парой слов и, легко устранив предмет спора, словно смахнув муравья, продолжали прилежно что-то отмечать и чертить. Казалось, они делают это легко, без усилий, как будто заняты невинной детской забавой, вроде катания шара по влажному песку или пыли. Важное дело время от времени нарушал короткий резкий звук. Через бинокль Богдан видел, что исходил он от группы вооруженных людей – служба безопасности брала на мушку любую птицу, оказавшуюся на расстоянии выстрела от резиденции, все живое, что попыталось бы пролететь над местом, где договаривались эти двое.
Во второй половине дня, пока преподаватели и студенты обменивались впечатлениями, Богдан дремал. Он не открыл глаз и тогда, когда трое охотников без стука вломились в их коттедж. На поясе у каждого висело по десятку отяжелевших от дроби перепелов. Кое-где среди их перьев все еще сохранились комочки запаха земли. Краешки застывших глаз все еще слезились свежей голубизной неба. В судорожно сжатых клювах крылось по крошечной соломинке фраз, произнесенных на террасе резиденции, по одному географическому названию – Сараево, Баня-Лука, Поле, Мостар, Уна, Брчко, Гламоч, Брод, Биелина…
– Что это значит? – встал старый профессор, и трудно было понять, имеет ли он в виду очевидное нарушение сезонности охоты или такое беспардонное появление незнакомцев в доме.
– Сядьте! – услышали они безапелляционный ответ одного из охотников. – Прошу каждого из вас по очереди, не моргая, посмотреть мне в глаза.
А после того как они испытующе заглянули каждому в лицо, внимательно всмотрелись в зрачки и в деталях ознакомились со всем, что профессора и студенты видели в течение этого дня, Богдану было предложено без лишних слов следовать за ними.
В камере при всем желании нельзя было сделать более нескольких шагов вдоль и немного меньше, чем несколько, поперек.
Соседом Богдана по камере был человек с умными руками и тощим взглядом. Несмотря на эту, вторую, особенность, имя его было более чем изобильно – Видосав.
– Потому что я, еще учеником, очень много смотрел, – представляясь, добавил он вместо фамилии объяснение этого несоответствия. – Такое у меня было ремесло, что зрение исхудало. Следователь предлагал мне сделку. Тем не менее я отказался сменить несоразмерное мне теперь имя.
– Что, какая-то особенная профессия? – спросил Богдан, ему показалось, что Видосав хочет угостить его богатым разговором. – Какой-нибудь наблюдатель? Может, тебе приходилось смотреть на что-то мрачное? Или же ты пристально всматривался в самые мелкие междустрочья в газетах?
– А ты, парень? – Ответа не последовало. – Говоришь, что попал сюда потому, что что-то случайно заметил? Я уже много лет не слышал ничего столь наивного!
– Разве приговор на шесть месяцев – это мало?! – обиженно ответил Богдан.
– Нет. Но не следовало бы тебе понапрасну тратить время и столь же долго оставаться в заблуждении. Ты, парень, не преступал Закона. Единственный существующий закон – это Закон природы, и ты поступил правильно, в точном соответствии с ним. Осужден же ты потому, что нарушил людские правила! Просто так смотреть нельзя! Это или неприлично, или, как кто-нибудь скажет, примитивно, но в любом случае очень опасно для Государства. Будь счастлив, что ты не все увидел. В таком случае застрял бы здесь не меньше, чем на год.
– О, теперь я понимаю, ты умел видеть подоплеку вещей, оттого и потерял зрение, да, Видосав? – Богдан снова вернулся к своему любопытству.
– Никакой поэзии. Никаких преувеличений. Я был обычным строителем, – неожиданно сдержанно ответил этот человек, который гнил в заключении уже пять лет. Видимо, в этот момент коварная тюремная влага напала на него в области речи, а может, Видосав смутился перед неожиданно открывшейся возможностью выговориться.
– Ты клал стены?! – Богдан не давал разговору уйти в сторону.
– Что-то вроде того. Скорее, закладывал. А теперь, прости, я должен дальше смотреть на потолок. В противном случае, то есть, если я не поддержу его взглядом, он может упасть мне на голову, – пробормотал Видосав и решительно замолчал.
– Ну, раз так… – Богдану некуда было деваться, и он невольно занялся тем же.
Это продолжалось и все следующие дни. Оба заключенных лишь сухо кивали друг другу или обменивались приветствием. Старший, по шею укрытый огромной бессонницей, главным образом смотрел в одну точку. Когда бессонница становилась невыносимой, он вставал и окунал в стакан с водой отвес, который со всеми предосторожностями прятал в подушке от тюремщиков. Таким способом он готовил напиток и называл его холодным чаем для журчания в горле. Потом, в постели, он самому себе напевал грустную песню, видимо, колыбельную, чтобы хоть ненадолго уснуть. А стоило ему проснуться, он с новой силой принимался поддерживать потолок собственным взглядом. Младшего, как и всех молодых, опасность падения потолка особо не беспокоила. В основном он спал и видел пространные сны, ему хотелось с толком использовать эти шесть месяцев и помочь закончить строительство дома, который в его сне возводили над белым камнем-фундаментом три приемных отца. От предлагаемого чая он всегда отказывался с подчеркнутой учтивостью и скрытым опасением.
Решетка на окне была такой густой, что в узкую камеру едва-едва могло пробраться мягкое утро. Крупные дни полностью оставались снаружи. Только ночам удавалось войти целиком. Однако из-за трудностей с выходом наружу они здесь задерживались на гораздо более длительный срок, чем во внешнем мире.
После двух похожих друг на друга месяцев Богдан испугался, как бы у него не застоялся и весь этот год. Прикинув, чем бы заняться, он решил устроить большую уборку, чтобы хоть чуть-чуть осветить солнцем запущенное время. Поэтому рядом со своим изголовьем он кусочком угля нарисовал на штукатурке маленькое отверстие. Это было не совсем окошко, но оно было открытым. И что еще важнее – без сетки решеток. Наблюдая за ним, его сокамерник насмешливо прищурился: