Осада
Шрифт:
— Поверните направо вон у того дома с золотым шпилем, — сказала она, показывая сквозь занесенное снегом ветровое стекло, — а потом налево, где въезд на бульвар Берсова.
Брим улыбнулся про себя. Следуя за мужем-дипломатом во все концы Империи, она стала настоящей космополиткой и почти всюду чувствует себя дома.
— Дайте мне знать, когда подъедем к Авалону, — пошутил он.
— Как вы быстро водите, — засмеялась в ответ она. — Я и не заметила, как мы вышли за пределы световой скорости.
— При такой ровной езде немудрено обмануться. — Брим свернул на въезд.
— Надо будет проехать
— Куда теперь? — спросил Брим.
Глайдер миновал уже с полдюжины указательных столбиков, отмечающих главную полосу движения. Это был уже жилой район, где стояли двух— и трехэтажные домики с крутыми крышами, резными балконами и затейливыми крылечками, а вдоль улицы росли невысокие, запорошенные снегом деревья. Марша прищурилась, вглядываясь в снег.
— Езжайте помедленнее. Без фонарей — это задача нелегкая, но тут должен быть целый ряд магазинов и… точно, на следующем перекрестке сворачивайте влево и паркуйтесь, где удастся.
Брим свернул на узкую торговую улочку. Все магазины в этот час были закрыты. Старинные здания из черного камня не превышали четырех-пяти этажей, и снег подчеркивал каждую выпуклость их лепных фасадов. Но у обеих обочин, несмотря на позднее время, плотными рядами стояли глайдеры всевозможных марок.
— Вон там есть просвет, — заметила Марша. — Внедряйтесь.
Брим посмотрел вдоль улицы, тускло освещенной их фарами, — этот свет разве что пешеходов мог предостеречь.
— Зоркий же у вас глаз.
— Нам повезло. Это заведение очень популярно — и у людей, и у медведей. — Не успели они припарковаться, как на улице появились еще три глайдера, мерцая фарами, как прищуренными глазами. — Видите?
Брим смотрел на Маршу в темноте. Отопление глайдера безуспешно боролось с содескийским морозом. Даже в виде силуэта она была прекрасна.
Она, взглянув в его сторону, повернулась к нему лицом и долго смотрела на него.
— Кредитку за ваши мысли, — сказала она наконец.
— Я был бы смущен куда больше, чем на кредитку, если бы вы в них проникли, — сознался Брим, краснея в темноте.
Марша неожиданно обвила руками его шею и поцеловала прямо в губы.
— Ну что, — тихо спросила она, касаясь его носа своим, — заработала я свою кредитку?
— М-мм, — произнес Брим. — Мне думается, да — но, может быть, стоит попробовать еще раз. — Он привлек ее к себе и прижался к ее губам своими. А потом, слегка отстранившись, добавил:
— Может быть, пойдем? Пока я… э-э…
— Пожалуй, — проговорила она, поправляя шляпку. Ветровое стекло тем временем уже занесло снегом, и Брим, выйдя, ушел в сугроб по щиколотку, хотя улицу явно расчищали не более метацикла назад. Он обошел машину, дождался, когда пройдет рабочий с энерголопатой, помог выйти Марше, и они направились к двери под вывеской, исписанной старинными содескийскими буквами.
Брим открыл тяжелую дверь, и навстречу хлынула волна тепла, насыщенного запахами вина, хогга-пойи, сигарет муокко, духов и всевозможных специй. Вторая дверь открылась в шумный, освещенный свечами зал с низкими стропилами потолка и закопченными стенами, где слышался гул голосов и звон хрусталя. Но все покрывали звуки задумчивой, меланхолической содескийской народной музыки, шедшие от трех громадных струнных инструментов, называемых акьялалабами. Огромный рыжеватый медведь, весь в черном, не считая белой накрахмаленной рубашки и красной ленты на шее, с приветливой улыбкой поклонился вошедшим.
— Добро пожаловать в ресторан Гровника, — сказал он по-авалонски, оглядел зал и сверился с засаленного вида дисплеем у себя на конторке. — У меня осталась только одна кабина, но я с большим удовольствием провожу вас туда.
Брим не успел еще ответить, как Марша кивнула и сказала что-то медведю на его собственном языке, вызвав у него широкую улыбку. Метрдотель поцеловал Марше руку, еще раз поклонился Бриму, сделал знак официанту и повел гостей сквозь дымный полумрак к деревянной кабинке у стены, покрытой содескийской народной росписью — судя по всему, подлинной. В соседней загородке двое таинственных Ночных Торговцев держались за руки над бокалами с темно-красным вином, за ближним столиком четверо молодых медведей в костюмах какой-то гильдии обмывали нечто очень важное — по крайней мере для них. За столиками сидели люди, слишком занятые, чтобы обращать внимание на двух своих соплеменников, одетых скорее для придворной церемонии, чем для посещения местного кабачка, хотя бы и столь популярного, как «У Гровника».
— Не знал, что вы говорите на их языке, — заметил Брим.
— Я это делаю не слишком хорошо, — слегка зарумянилась она. — Просто у меня такое хобби. Стараюсь хотя бы немного овладеть языком тех мест, куда нас посылают.
Брим заказал бутылку любимого логийского и сел напротив Марши.
— Очень полезное хобби. Я сам сумел выучить только лигерский фертрюхт — да и то потому, что это помогало мне заработать на хлеб, когда я был мальчишкой.
— Какая ирония, не правда ли? — засмеялась она. — Если учесть, что вы почти всю свою жизнь сражаетесь с ними.
— Я и сам не раз об этом думал. — Официант в белом переднике и высоком поварском колпаке подал им вино. Брим нахмурился, пробуя превосходный напиток. — Это подлое племя. Думаю, вы с послом тоже не слишком их обожаете.
— Зато они обеспечили нам несколько великолепных назначений, — улыбнулась Марша, пригубив свой бокал. — Не будь с Лигой столько хлопот, дипломатический корпус совсем бы захирел, и…
— И что?
— Ну, наверное, я не изучила бы так хорошо галактику… и ее многочисленные языки.
— А сколько вы знаете? — Брима все больше очаровывала эта скромная женщина, оказавшаяся на поверку столь же умной, как и красивой.
Она, подумав немного, улыбнулась.
— Я вообще-то не считала, но, кажется… По настоянию Брима она вспомнила двенадцать языков и диалектов, включая и его родной карескрийский, который для большинства жителей Империи звучал почти как иностранный. За следующий метацикл Брим убедился, что не совсем еще разучился отдыхать — он просто забыл, как это делается. Чувствуя себя очень комфортно, он прикончил первую бутылку, вылив последние капли в бокал Марши.