Осенние детективные истории
Шрифт:
В сердцах она выражается очень недвусмысленно.
– Ты даже не успела бы ей объяснить, в чем дело, – сочувственно улыбается Глеб. Светлана вынуждена согласиться: что правда, то правда. Ее мама – не самая быстрая операционная система в этом городе.
– Слушай! – Он вдруг вскакивает как ужаленный. – А почему бы нам не использовать матрас? Судя по всему, у нас впереди уйма времени.
Светлана бросает на матрас бесполезный телефон, и тот пару раз туго подпрыгивает.
– Ты точно в своем уме? – Она невольно взмахивает руками и повышает голос.
Он хитро смотрит с ласковым укором:
– Света, не стану отрицать, мне льстят твои беспрестанные грязные
Светлана вдруг чувствует, что ее снова мутит. То ли это от того, что она замерзла на балконе, то ли от того, что ее бывший муж бредит и издевается одновременно. Какие еще нагретые пружины, какие шершавые скобы? Зачем? Однако Глеб уже просит достать из сумочки второй комплект ключей, находит на матрасе строчки по окантовке и начинает расшатывать нитки заостренным концом ключа, стараясь поддеть и вытащить.
– Помоги мне, подержи, – в азарте борьбы с особенно тугой строчкой просит он.
В четыре руки дело действительно идет быстрее.
– Мы сейчас сделаем спицу из матрасной пружины. Заострим ее, и с таким инструментом я легко вытащу обломок из замка, – заверяет Глеб и продолжает практически без паузы: – Знаешь, какой самый страшный роман в русской литературе?
Он отодвигает ее пальцы и выдергивает нитку, с которой Светлана никак не может справиться.
– Нет, не знаю. Но мы с тобой сейчас похожи на безумных Бендера с Кисой Воробьяниновым, решивших, что в нашем матрасе зашиты бриллианты мадам Петуховой.
Глеб тихо смеется, берет ее за руку и говорит, глядя на распоротый шов:
– Самый страшный – это «Тихий Дон».
– Ну в общем-то да, не самая веселая история, – откликается Светлана, медленно убирая руку.
– Точно. Всю жизнь любить женщину, жить по соседству, жениться на другой.
Светлана вскакивает и пулей несется в ванную.
Глеб закрывает глаза рукой, оседает рядом с зияющим кокосово-латексным нутром, проложенным пружинами. «Блядь», – шепчет он и вдруг слышит характерные звуки, доносящиеся из туалета. Светлану тошнит.
– Это тебя от Шолохова или от меня? – Он протягивает ей воду, как только она выходит.
– От клаустрофобии, наверное.
– Нормально?
– Я прилягу.
– Пожалуйста. Я уже извлек то, что нужно.
Пружина матраса действительно похожа на спицу, завитую локонами. Глеб скрывается на кухне.
– Бутылка! – докладывает мужчина на всю квартиру. – Нам несказанно повезло. Мы богаче любого Робинзона. Здесь осталась Ольгина пустая бутылка из-под вина.
Наконец Светлана тоже появляется в кухне. Дурнота проходит. Неловкость от его признания отодвигается на второй план. Под руководством Глеба она наливает в бутылку холодную воду, и они вместе раскатывают нагретую пружину по кафелю. Глеб держит пружину за концы, используя вместо полотенца и рукавиц собственную рубашку. Проходит чуть больше часа, прежде чем они, разгоряченные, взмокшие, с небольшими ожогами на непривычных к кузнечному делу пальцах, вытаскивают застрявший в замке обломок ключа заточенной о те самые шершавые скобы самодельной спицей.
Путь свободен. Довольный Глеб сидит на растерзанном матрасе в одних трусах: брюки вслед за рубашкой тоже пришлось пожертвовать на нужды их импровизированной кузни, где ковалась победа в жестокой схватке между людьми и механизмами. Светлана едва держится на ногах, падает рядом.
– Это был очень толстый пушной зверь, правда? – интересуется он.
– Мастер-класс от графа Монте-Кристо, – откликается Светлана. – Наверное, даже знаменитый узник удивился бы, узнав, что замок можно взломать матрасом.
– В общем да, но я не о том.
– А о чем? – Она поворачивает голову.
Он полулежит лицом к ней на расстоянии вытянутой руки, опирается на локоть.
– О том, что мне почему-то кажется, что мы с тобой очень многое не говорили друг другу. Как Анжелика со своим мужем. Я слушал тогда ее, а думал о нас.
Светлана быстро отворачивается, на мгновение зажмуривается. Так вон к чему была история. Как издалека зашел, Громыко чертов! Ее больше не тошнит, но во всем теле ужасная слабость и нежелание что-либо решать.
– Ты ускользаешь, как рыба, – говорит он, пользуясь ее молчанием.
– И ты сломал ключ в замке, чтобы рыба точно не просочилась?
– Нет.
– Ну что «нет»?! Я же не идиотка. Имей смелость, иди до конца. Почему ты вечно прешь, как танк, наступаешь, нападаешь, и вдруг в последний момент, когда надо принять решение…
– Ладно, сломал, – прерывает он мягко. – И Дамиру другое время тоже я назначил. А ты, в свою очередь, не стала ему звонить, хотя зарядка в телефоне еще была. Я оценил.
– Хотелось посмотреть, как ты доиграешь партию… – признается Светлана, но теперь Глеб не дает ей договорить.
– Ты тоже имей, пожалуйста, смелость.
Светлана хмурится и молчит, а он продолжает:
– Ты хотела, чтобы я доиграл партию. Мы доиграли. Ты дала мне этот шанс.
Она набирает в легкие воздух, но передумывает возражать. Он прав. И партия действительно разыграна. И по всем спортивным правилам Глеб сейчас в шаге от победы. Его беззащитное голое тело, умоляющие глаза, искреннее раскаяние, его запах – все на его стороне. Но, к сожалению или к счастью, жизнь не олимпиада. После всех этих удачных драйвов, кроссов и боутсов [1] их пара неизбежно выпадает в аут. Да, именно так. Мимо правил. Проигрывают оба. Ну или, выражаясь спортивным языком, – ничья.
1
Название основных ударов по мячу в игре сквош.
Глеб понимает это секундное замешательство по-своему, сокращает расстояние между ними, обнимает и зарывается лицом в ее волосы.
– Я идиот, – шепчет бывший муж на ухо бывшей жене. – Все еще можно исправить. Да, в каждой семье есть своя бабушка, которая в молодости отморозилась по полной, я помню про твою Олимпиаду. Но она ведь исправила свою ошибку, почему бы не попробовать и нам.
Светлана грустно улыбается ему в плечо. Сейчас Глеб, сам не зная того, почти дословно цитирует философа Жиля Делеза, которого она особенно штудировала в юности ради разговоров со своим доцентом. Если продолжить мысль, то неизбежно встанет вопрос о власти телесного, о семейных стереотипах и скелетах в шкафах, которые темным преданием втягивают нас в кровные отношения с прошлым, не всегда постигаемые умом. Человечество шагает вперед, социум и мораль подстраиваются под новые технологии, а темные глаза наших прабабушек, это вечное Евино око, прорезают наши души и тела сквозь вековую мглу. Рано или поздно мы сами становимся на место наших бабушек и разрешаем истории говорить нашими ртами. Телесное беззащитно, движение бесконечно, но сейчас Светлана знает точно: они переиграли саму Олимпиаду. И проиграли.