Осенний мост

Хиронобу — первый князь Акаоки

Госпожа Сидзукэ — жена Хиронобу

Го — телохранитель Хиронобу

Киёри — князь Акаоки с 1796 по 1860 гг.

Гэндзи — князь Акаоки с 1861 г.

Сигеру — сын Киёри, дядя Гэндзи

Хидё — глава телохранителей Гэндзи (с 1861 г.), позднее — командующий войсками клана

Таро — заместитель командующего армией Гэндзи (с 1861 г.)

Хэйко — гейша, возлюбленная Гэндзи

Ханако — служанка в клане Окумити, впоследствии — жена

Эмилия Гибсон — христианская миссионерка

Мэттью Старк — христианский миссионер, впоследствии — бизнесмен в Сан-Франциско

Кими — девочка из деревни

Горо — деревенский дурачок

князь Саэмон — соперник князя Гэндзи

Дзинтоку — настоятельница монастыря Мусиндо

Макото Старк — сын Мэттью Старка

Сидзукэ — дочь Гэндзи; названа так в честь первой госпожи Сидзукэ

За все те годы, что князь Киёри знал ее, госпожа Сидзукэ ни капли не изменилась. Ее кожа была гладкой, словно наилучший фарфор эпохи Мин, и безукоризненно белой, словно у придворной дамы, никогда не покидающей дворцовых покоев; на ней не оставили следов ни неумолимое время, ни солнце, ни невзгоды. И уж тем паче на ее лице не видно было ни следа недолжных деяний, мыслей или чувств. Взгляд ее глаз, когда они не были обращены на князя — застенчиво, или понимающе, или обольстительно, в зависимости от ситуации, — был устремлен в некую воображаемую даль, и тогда на лице ее появлялось предвкушение приятного сюрприза, выражение, которое особенно подчеркивали ее высокие, выщипанные брови. Ее волосы не бывали уложены в прическу современного типа, со всеми этими локонами, начесами, волнами и массой украшений; нет, они были просто разделены пробором посередине, собраны в нетугой хвост, перехвачены голубой лентой, и стекали с плеч на спину, поблескивая, словно черное дерево, и изящно ниспадая до самого пола. Ее свободный приталенный наряд из шелка с разной поверхностью, гладкого и крепового, тоже был выдержан в классическом стиле и состоял из нескольких слоев, переходящих от яркой синевы высокогорного озера к темно-синему, почти черному цвету вечернего неба. Она была словно изображение какой-нибудь принцессы эпохи Блистательного Принца. Эпохи, что давным-давно минула, как напомнил себе Киёри.

За стенами этой комнаты гигантская военная мощь чужеземных государств объединилась против Японии. Огромные паровые военные корабли Америки, Британии, Франции и России ныне беспрепятственно заходили в японские порты. Эти корабли несли у себя на борту пушки, способные пускать разрывные снаряды размером с человека вглубь берега, даже за внутренние леса и горы, и громить армии, скрытые из виду, прежде, чем те подойдут достаточно близко, чтобы узнать, кто же их убивает. Океан, отделявший японские острова от всего прочего мира, теперь перестал быть защитой. Во флотах чужеземцев были сотни подобных кораблей, извергающих дым и вооруженных чудовищными пушками, и эти корабли могли принести с собою не только артиллерийский обстрел. Они могли за несколько месяцев привезти с далеких берегов десятки тысяч солдат, вооруженных другими пушками и ручным огнестрельным оружием, и высадить их на берега Японии. И все же здесь, в этой комнате, расположенной в главной башне замка «Воробьиная туча», жил дух прежней Японии, Японии древних дней. И Киёри мог притвориться — во всяком случае, на некоторое время, — что так же обстояли дела повсюду.

Сидзукэ увидела, что князь смотрит на нее, и улыбнулась. Выражение ее лица было одновременно и невинным, и заговорщическим. И как ей только это удается? Даже самым блестящим гейшам редко удавалось вложить два этих смысла в один взгляд. Сидзукэ потупилась с наигранной скромностью и спрятала девическую улыбку за широким рукавом старинного кимоно в хэйанском стиле.

— Вы меня смущаете, мой господин. Неужели в моей внешности что-то не так?

— Как такое возможно? — возразил князь Киёри. — Вы — прекраснейшее существо во всей стране, и всегда будете таковой.

В ее глазах появилось игривое выражение.

— Так вы утверждаете, раз за разом. И все же — когда вы в последний раз оказали мне честь, навестив меня в моих покоях?

— Я же просил вас никогда более не говорить об этом. — По жару, охватившему его лицо, Киёри понял, что покраснел. Мужчине его лет и его положения стыдно вести себя как влюбленному мальчишке. — То, что это вообще произошло — прискорбная ошибка.

— Из-за нашей разницы в годах?

Всякий, кто сейчас увидел бы Судзукэ, решил бы, что перед ним девушка восемнадцати-девятнадцати лет, в первом расцвете женственности, несомненно, из знатной семьи, и, возможно, даже девственница. Всякий, кто взглянул бы на князя Киёри, увидел бы немолодого мужчину, с фигурой, которую не согнули ни годы, ни поражение, стоящего в состоянии расслабленной готовности; его волосы, уже тронутые сединой, были уложены в сложную прическу высокопоставленного самурая.

Их разница в годах. Да, она тоже имела место — разве не так? Хотя о ней он думал меньше, чем обо всем прочем.

— Это никогда больше не повторится, — сказал князь.

— Это пророчество?

Ее тон был насмешливым, но не резким; она словно бы скорее приглашала его разделить шутку, чем принять ее на свой счет.

— Вы же прекрасно знаете, что нет.

— Разве вы не Окумити-но-ками Киёри, книзь Акаоки? Тогда вы, несомненно, пророк, как каждый глава вашего клана, в каждом поколении.

— Так говорят.

— Так говорят потому, что ваши поступки часто нельзя объяснить ничем иным, кроме как предвидением. Если вы не пророк, тогда откуда вам известно будущее?

— И действительно, откуда?

Киёри всегда ощущал груз лежащего на нем проклятия, пророческого дара, но в последнее время он впервые начал чувствовать еще и тяжесть прожитых лет. Семьдесят девять лет. Согласно старинным хроникам, в древности люди — герои, мудрецы, те, кто был благословлен богами — зачастую жили по сотне лет и больше. Киёри не мог представить себя на их месте. На самом деле, если учесть все обстоятельства, уже то, что он дожил до нынешнего возраста, можно считать чудом. Он принял власть над княжеством, когда ему было пятнадцать, женился в восемнадцать, поздно завел сыновей и в сорок лет потерял жену. И все это время он втайне общался с госпожой Сидзукэ. Сколько же это тянется? Сейчас четырнадцатый год правления императора Комэй. Они встретились в семнадцатом году правления императора Кокаку, а он пребывал на престоле тридцать восемь лет. После него двадцать девять лет правил император Нинко, прежде чем его сменил нынений суверен. Так что, прошло шестьдесят четыре года? Киёри по привычке сверился с календарем чужеземцев. Семнадцатый год правления императора Кокаку совпадал с 1796 годом от рождества Христова. Сейчас был 1860 год. Да, шестьдесят четыре года.

Сидзукэ, когда они встретились, утверждала, что ей шестнадцать. Сейчас она говорила, что ей девятнадцать. На взгляд Киёри, она ни капли не изменилась. Его пробрал озноб, и причиной тому был отнюдь не только мягкое зимнее утро.

— Откуда же мне это знать? — отозвалась Сидзукэ. — Ведь это вас посещают видения, а не меня.

— В самом деле?

— Надеюсь, вы не предполагаете, что они посещают меня?

— Вы постоянно о них говорите, — сказал Киёри.

— А вы постоянно все отрицаете, — сказала Сидзукэ. От сосредоточенности на лбу у нее пролегла едва заметная морщинка. Сидзукэ храбро взглянула в глаза князю. — Неужто вы в конце конов признали эту возможность?