Осенняя рапсодия
Шрифт:
– Почему ты так решил? – удивленно вскинула она вверх лицо. Именно вскинула, потому что иначе заглянуть ему в глаза не представлялось возможным. Кстати, ощущение рядом с собой большого мужчины оказалось довольно приятным – чувствуешь себя хрупкой Дюймовочкой. Олег росточком не вышел, и ей все время казалось, что он не идет рядом, а жмется сбоку, как послушный и тихий ребенок.
– Да не знаю… – пожал плечами Илья. – От вас волна идет… тревожная.
– Цунами? – горько усмехнулась Марина.
– Ну да. Вроде того.
– Нет, Илья. Тебе показалось. Ничего такого от меня не идет. Ты мне вот что лучше скажи –
– А меня с пяти лет мама с бабушкой на бальные танцы водили. Вот ноги с тех пор и помнят. И вообще, сказалось женское воспитание. Драться не умею, а танцевать – это пожалуйста. В общем, стопроцентный маменькин сынок.
– А сколько тебе лет?
– Двадцать семь недавно исполнилось.
– Да уж… Все вы маменькины сынки…
– Кто – все? – вкрадчиво переспросил Илья. – Кого вы еще имеете в виду?
– Да никого! Это я так, ворчу по-старушечьи. Имею право, в конце концов.
– Нет. Не имеете, – тихо и твердо вдруг произнес Илья, остановившись. – Ни ворчать не имеете права, ни старухой себя называть. Даже в шутку. Даже из кокетства.
– Из какого кокетства? Ты что думаешь, я с тобой кокетничаю? Ну ты и нахал… Хорошо, что мы уже пришли! А то бы бог знает до чего договорились!
– Как – пришли? – обиженно моргнул он длинными ресницами.
– Да вот так… Вот он, мой дом. Четвертый подъезд. Тот самый, над которым лампочка не горит. Так что спасибо, что проводил, и…
– Что значит – спасибо? А как насчет чашечки кофе?
– Чашечки кофе? Во дает… Это в каком же смысле? – протянула Марина то ли насмешливо, то ли возмущенно. Она и сама не поняла, чего в ее протянутом вопросе было больше – насмешливости или возмущения. А может, ни того ни другого и не было. Может, была там одна только благодарность за проявленное по отношению к ней юное мужское нахальство. Мелочь, а приятно, как любила говорить в детстве Машка, когда она заявлялась к ней в комнату поцеловать на ночь.
– А вам что, кофе жалко? – плутовато улыбнувшись и одновременно вскинув на нее наивно-смелые глаза, проговорил Илья. – Или еще какой-то тайный смысл вы в эту чашечку вкладываете?
– Какой еще смысл, иди уже! Любитель чашечки кофе! Еще и на меня стрелки перевел, нахал…
Легонько подтолкнув его в спину, она еще раз громко хмыкнула. Получилось у нее это очень выразительно, не хуже даже, чем у киношного красноармейца Сухова в обществе павлинов пьяного таможенника. Илья засмеялся, потом отступил демонстративно на несколько шагов, произнес тихо, будто извиняясь:
– Спокойной ночи, Марина Никитична. Не обижайтесь на меня.
– За что?
– За чашечку кофе. Но если бы пригласили, я бы не…
– Иди, Илья. Спасибо, что проводил. До свидания.
На лестничной площадке между вторым и третьим этажом конечно же ей встретилась соседка, Блаженная Фауна. Неизвестно было, кто и когда придумал ей это имя, но попал, подлец, в самую точку. На самом деле женщину звали просто Катя. Была она работницей местного ЖЭКа, исправно намывала полы в подъездах, а в свободное от мытья время полностью посвящала себя именно фауне, то есть малой ее частичке, можно даже сказать, частичке горестной и несчастной. Вечно она пыталась пристроить в хорошие руки то собаку, то кошку, случайно забредшую к ним во двор. Ходила по домам, звонила в каждую квартиру, смотрела в
– Слышь, Марин, возьми котенка! – тут же атаковала она Марину, перегородив мощным туловом лестничный марш. – Хороший котенок, чистенький. Видать, породистый. Смотри!
Быстрым движением руки она дернула «молнию» линялой голубой куртки, выудила на божий свет, представленный в данном конкретном случае тусклой подъездной лампочкой, рыжего пушистого котенка. Совсем крохотного. Котенок мяукнул пискляво, подрожал головой, смешно вздыбил шерстку на загривке.
– Правда же, хорошенький? Возьми, Марин…
– Не, Кать. Спасибо. Я не могу, – виновато замотала головой Марина. А потом добавила, сама не зная почему: – От меня же муж ушел…
Катя посмотрела на нее добрыми, размытыми от обязательных ежевечерних ста грамм глазами – вроде того, какая тут связь? Связи и впрямь никакой не было. Как бы сказала в этом случае Машка – одна «беспонтовая отмазка». Видно почувствовав эту самую Маринину «беспонтовость», котенок мяукнул гордо и обиженно и совершил отчаянную попытку попасть на прежнее теплое место, то есть Кате за пазуху. Этим моментом Марина и воспользовалась. Пока Катя отдирала от своей трикотажной кофты острые коготки, скользнула по стеночке, резво застучала каблуками вверх по лестнице. Нет, не нужен ей котенок. Она и сама брошенная. Ее бы кто подобрал да обогрел. Ага, вот тебе и связь! Не зря она, значит, Кате про уход мужа ляпнула. Оговорилась невольно по Фрейду. Умный был дядька, и добавить нечего.
Дома она первым делом сунулась к зеркалу, стала рассматривать свое лицо удивленно и критически. Лицо как лицо, она давно уже к нему привыкла. Кожа тонкая и суховатая, та самая, которая рано стареет, носогубные морщинки уже явно наметились, под глазами легла тень подошедшего вплотную женского одиночества. Еще бы, целую неделю подушку слезами мочит. А дальше что будет?
Грустная мысль вдруг сделала непонятный кульбит и остановилась на месте, заставив растянуться губы в нелепой улыбке. Такой же, как у Блаженной Фауны Кати. Да, слезы, да, одиночество – этого уже не отменишь. Но ведь и «чашечка кофе» сейчас была! Пусть смешная и почти виртуальная, но была же! А если б она согласилась?
Додумывать эту мысль Марина не стала. Отошла от зеркала, огляделась несколько удивленно, будто впервые обнаружила, какое запустение царит в ее доме. Хорошо, что завтра суббота. Надо пораньше встать, навести чистоту. И вообще, жить надо. У нее забот полно. Служебных, хозяйственных, материнских, наконец.
Свалившись в постель, она заснула тут же, забыв поплакать. В промежутке между явью и сном успела-таки пробежать в голове ленивая мысль, будто шепнул ей кто на ухо тихонько и насмешливо, – надо же, какое доброе дело сделал приятный юноша Илья, сам того не ведая…