Осенняя рапсодия

Колочкова Вера Александровна

В который уже раз ругнув себя за напавшую ностальгию по осенним прогулкам, Марина перехватила тяжелый пластиковый пакет в другую руку и прибавила шагу. Ну его к чертям собачьим, этот сентиментальный поход по бульвару. Дернуло же ее из автобуса раньше времени выскочить! Да еще и в замшевых ботинках, старательно теперь вбирающих в себя пыль желтых липовых листьев. Да еще и пакет этот ладонь рвет. Вечно она меры в покупках не знает. Зашла в магазин, увидела свежих цыплят на прилавке – тушки маленькие, беленькие, такие за пять минут в духовке испекутся. Машка такие любит. И Олег тоже. Он сегодня из командировки приезжает, надо ж покормить как следует. И чтоб впрок еще в морозилке лежали, как у запасливой хозяюшки.

Вот и думала бы только об этом, вот и кормила бы, запасала бы впрок на здоровье. Какого черта из автобуса выскочила? Пройтись по листьям ей захотелось… Раз ты есть курица Галина Бланка, вот и вези покупных курей домой и возись там с ними сколько влезет.

Неожиданно прыгнула под ногой расхлябанная плита тротуара, вывернулась на секунду острым концом из-под слоя листьев и легла обратно, как только она испуганно шарахнулась в сторону. Сволочи, не могут бульвар в порядок привести! По нему же люди ходят! Пусть такие, как она, романтические идиотки, но ходят же. Дуры, которые непонятно зачем научились впадать в транс от вполне естественного ежегодного умирания природы. А еще эти дуры-хлопотуньи поверили в святость кастрюлек в холодильнике и в ежевечернюю музыку включенного на всю мощь пылесоса. И в высокое предназначение мужниных чистых рубашек по утрам. И слово «дом» они произносят с таким придыханием, будто это не совокупность блочных стен, горячей воды в ванной, шкафа с одеждой да газовой плиты, а по меньшей мере храм греческой богини Афродиты со всеми его святыми прибамбасами.

«О, понеслось, понеслось вперед дурное настроение, только волю дай!» – тут же опомнилась в мыслях Марина, чувствуя, как неприятно разрастается боль в подвернутой ноге. Совсем она и не собиралась это дурное настроение поощрять, наоборот, развеять его романтической прогулкой хотела. Что ж, не получилось. Надо что-то другое придумывать. Только вот – что?

Дохромав до ближайшей скамьи, она уселась, опустив пластиковую котомку под ноги, провела ладонью по сухой щеке, будто утирая слезу. Нет, плакать она сейчас не будет, конечно. Хотя очень хочется. Никак она не может привыкнуть к своему странному в последнее время настроению, когда душа куксится, как малое дитя, пережевывает холодную пищу серой повседневности. А раньше вообще этой повседневности не замечалось. Раньше она, наоборот, нравилась, стелилась твердой землицей под ногами, кормила сытным статусом верной жены и хорошей хозяйки. И вдруг – на тебе. Ни земли под ногами, ни жизни, одна сплошная депрессия. И сонные ночные полеты в тайное, тщательно отвергаемое, блестящее синими глазами в обрамлении толстых ресниц. Нет, каков, а? Все твердил, что жить без нее не может, а сам исчез, будто и не было ничего…

А ведь было. Она только сейчас понимает – было. Смотрит на мужа, по утрам выползающего из спальни, и снова понимает – было! И сворачивается от смутной неприязни душа, и раздражение силой запихивается обратно, как скороспело подошедшее и выплывшее из кастрюли тесто. Тут главное – в руки себя взять, чтоб на лицо быструю улыбку натянуть. Обычную, милую, приветливую. Доброе утро, мол, дорогой муж. И не вестись на лезущие в глаза классические примочки вроде его больших ушей и всякого подобного прочего. Она ж не сахарная барыня Анна Каренина, чтоб ими себя терзать. У нее, кроме терзаний, других забот полно. Вот котомку с цыплятами до дому дотащить, к примеру. И вообще, все со временем образуется. Все вернется на круги своя. Сегодня приезжает Олег, надо обязательно успеть приготовить цыплят. Вот чего она тут расселась, интересно? Себя жалеть, тоску по прошедшему лету внутри лелеять? Надо вставать, надо идти. Домой, к шкафу, к пылесосу, к духовке. В храм греческой богини Афродиты, будь он неладен. Да, в храм! И никак иначе!

Она резко поднялась со скамейки

и тут же охнула, ощутив боль в ноге. Не то чтобы она была совсем нестерпимой, но похромать придется, поковылять на высоких каблуках, волоча в руке тяжелый пакет. Ничего, зато от грустных мыслей отвлечется. Так, надо сделать несколько первых шагов, потом легче будет…

Сквозь шум машин, мчащихся по обе стороны бульварной аллеи, долетел до нее знакомый голос. Будто ветром его принесло. Голос Ильи. Надо же, стоит о нем подумать, уже и глюки начинаются. Главное, настойчиво так зовет, по имени. Да и ветра вроде никакого нет…

Она судорожно завертела головой, пытаясь отвязаться от наваждения, и даже в небо пару раз посмотрела, будто голос мог прилететь оттуда. И вдруг увидела. Точно он, Илья. Стоит у кромки дороги, пережидая поток машин и готовясь к пробегу через опасную дорожную полосу. В этом месте и переходов никаких нет, и машины мчатся на воле, не боясь таких вот случайных прохожих-перебежчиков. Сердце тут же дернулось то ли тревогой, то ли мгновенной радостью, и неожиданно для себя она что есть силы ломанулась к чугунному бульварному ограждению, утопая каблуками в мягком, раскисшем от вчерашнего дождя газоне. Напролом, не пытаясь отвести от лица низких липовых веток. Пакет больно бил по коленкам, и она поволокла его за собой и встала наконец у толстого витого ограждения, быстро прикидывая, как бы перемахнуть через него половчее. Ни одной порядочной мысли в голове не было, одна сплошная лихорадка, и сбоку этой лихорадки досада – как перелезть-то? На каблуках, в юбке, в длинном плаще?

Илья уже бежал к ней навстречу через дорогу, уловив-таки короткий промежуток в дорожном движении, опершись руками о пыльный чугун ограждения, ловко его перемахнул, встал рядом с ней, замер, тяжело дыша. Потом выхватил пакет из рук, взял твердо под локоть:

– Пойдем…

– Слушай, а как ты здесь очутился? Просто мимо шел, да? И меня увидел? Случайно, да? – выбираясь вслед за ним на аллею и отряхивая полы плаща от пыли, торопливо спросила она, глупо хихикнула и тут же заговорила сердито и торопливо, пытаясь спрятать неловкую радость: – Совсем с ума сошел! Илья! А если б ты под машину попал? Это же опасно!

– Нет, я не мимо шел. Я за тобой шел. С самой автобусной остановки.

– Зачем? – снова невпопад спросила Марина.

– Да я и сам не знаю зачем, – грустно пожал плечами парень, – если бы мне кто-нибудь смог ответить вразумительно на этот вопрос, я был бы ему очень благодарен… Я часто за тобой вот так хожу. И не делай скорбного лица, пожалуйста! Не надо. Лучше расскажи, как живешь.

– Да живу… – грустно улыбнувшись, вздернула плечи Марина. – Вот, до осени дожила. Потом будет зима. Потом весна. И так далее. Жизнь, в общем. А ты как живешь?

– Да никак. Вот, хожу иногда за тобой. Смотрю издали.

– Хм… А ты знаешь, между прочим, это нечестно! Подсматривать за человеком издали – это нечестно!

– Почему?

– А откуда я знаю, как в этот момент выгляжу? Может, у меня лицо злое? Или вот как сейчас – тащу тяжеленный пакет, ногу подвернула… Кто я со стороны? Хромая тетка с котомками?

– Ну да. Хромая. С котомками. Если тебе так нравится, можешь себя и теткой назвать. Какая разница? Главное, я тебя вижу. Мне достаточно.

– Илья… Ну что ты говоришь… – протянула она с досадой, сознавая, что досада эта звучит радостной и где-то чересчур лицемерной кокетливостью. – Прекрати, пожалуйста. Зачем тебе все это нужно? Глупо, ей-богу.

– Марин… Ну признайся – ведь ты рада меня видеть, правда? Если честно – рада?

Она остановилась как вкопанная, заморгала, будто уличили ее сейчас в большой лжи. Надо бы рассердиться на такое наглое заявление, да сил не было. Наверное, следует как-то по-другому выходить из положения. Более элегантно, что ли.