Осенью...
Шрифт:
– Надо попробовать задним ходом, – возникла своевременная мысль. Пошел медленно-медленно, еле вытаскивая затягивающие вязким илом сапоги. Казалось, прошла вечность, прежде чем вода начала спадать. До пояса, потом до колен… Сергей повернулся, вздохнул шумно, сделал еще один шаг, и обессилено рухнул на мокрую землю…
Его обнаружили на рассвете, подняли, понесли к недалекому Серегиному дому. Он еще дышал, сдавленно, хрипло…
Варвара, не спавшая ночь, ждущая мужа, отшатнулась в беззвучном крике, но тут же,
– Живой?
– спросила…
– Да вроде бы… - отозвались мужики, пряча глаза.
Рассказали что знали, где подобрали, как не могли определить - жив ли?
– Не жилец он, – ляпнули…
– Что?!.
– пронзительные черные глаза смотрели зло, яростно прожигая лучом.
Мужики поежились, заволновались…
– Ну-ка брысь отсюда, привезите лучше фельдшера из района, а то запричитали как бабки старые!
– решительности и мужества ей было не занимать, да и какая-то злость, жалость к Сергею придавали сил.
Встали дети, увидели, испугались, стали что-то спрашивать.
– Быстро топите печь, грейте воду. А ты, Аня, помоги перенести отца.
Варя уже разрывала, снимала грязную мокрую одежду, она знала, что ей делать.
Его помыли, вытерли, с трудом донесли, положили в чистую кровать. Достали из комода теплое исподнее, спрятанную бутылку спирта. Варвара долго, до красноты растирала холодное тело, ноги, спину, затем обтерла спиртом, надела на него белье, обложила бутылками с горячей водой.
Сергей дышал неровно, но неясный румянец пробивался на щеках. Она разделась, легла рядом, согревая теплом своего тела, укуталась в одеяло, и не выдержав зарыдала, завыла… Слезы лились ручьем, горячие, горькие, капали и капали ему на лоб, скатывались по щекам и застревали где-то в подушке.
После обеда привезли фельдшера. Он долго слушал дыхание, стучал по груди и спине заскорузлыми, жесткими пальцами, все охал да ахал, ускользая взглядом, и наконец, выдал диагноз – двусторонняя пневмония. Покачал головой, сделал укол, сказал, что приедет через три дня. Ушел.
Серега метался в жару, бредил, хрипел. Варя сидела рядом, обтирала лицо, смачивала губы и лоб водой. Из затуманенных горем черных глаз, все лилось и лилось. Она уже не вытирала слез, щеки опухли, покраснели. Никак не могла понять, почему он не дошел до дома, и как его занесло на это озеро? Ведь он не был пьян, да и пил редко, не любил этого. Что случилось с ним? Неужели умрет? Ну уж нет, не бывать тому, вырву его из смертельных лап, вылечу, выхожу, слезами отогрею, не отдам… И все будет по прежнему – хорошо…
Вечером соседи привели с другого конца деревни Фоминишну – старую горбатую бабку-ведунью. Многих излечила она травами да заговорами, колдовством. Жила на отшибе, держала свиней и коз, редко покидала избу, а охранял ее и хозяйство огромный, одноглазый, злющий пес.
Бабуля прошла к кровати, глянула в передний угол и, не увидев иконы, неодобрительно сверкнула глазом, покачала головой. Зажгла держащую в руке сухую можжевеловую ветку, и давай окуривать Сергея, что-то угрожающе бурча себе под нос, брызгая шипящими искрами, все наклоняясь и наклоняясь к его лицу, все ниже и ниже… и вдруг, страшно заскрежетала зубами, застонала, отпрянула, поперхнулась. Ветвь с треском погасла, догорела, всю комнату заволокло едким дымом. Фоминишна вдруг резко крутанулась на месте, дико вращая закатившимися зрачками. Жутко было наблюдать это действо.
– И–и–и голубушка, – увидев Варю хрипло прошамкала еле слышно. – Женщина… Молись… - ничего больше нельзя было разобрать.
Позже, успокоившись, поведала колдунья, что была женщина. Что молиться нужно Николе-Угоднику, только он сможет помочь. Вытащила два кулька с травой и маленькую баночку со снадобьем. Объяснила: мол, отваром одной травы нужно обтирать ноги, другой отвар пить, пить долго, часто. А заветным снадобьем дважды в день натирать виски и лоб. И молиться, молиться…
– Но, как же, молиться? – спросила Варя.
– Ведь ни молитв не знаю, да и икон в деревне теперь не сыскать, все уничтожили, попрятали в лихие годы…
– Молись… – отрезала ведунья, сгребла в мешок деньги и продукты и вышла, сердито стуча клюкой.
– Да что там за женщина еще?
– Варя не очень-то верила бабке.
Знала всех жителей в лицо, деревня не была большой, и жизнь каждого была как на ладони. Все всё обо всех знали, какие-то события случались редко, и обсуждались, перемывались, на каждой завалинке. Она знала мужа, семнадцать лет вместе, он не видел никого вокруг, кроме нее, не было даже намека, повода, он весь полностью принадлежал ей.
– Вечно у этих ведьм женщина какая-нибудь виновата, то порчу наведет, то сглазит, то болезнь нашлет, - Варя зябко передернула плечами, отбросив бабкину фантазию, как совершенно нереальную.
Сергей лежал, разметавшись на кровати, ворочался, мычал что-то невнятно. Похудевший, посеревший, жалкий, лишь на осунувшемся скорбном лице горел лихорадочный румянец. Слезы опять брызнули горячими каплями. Обняла, прижалась к нему, всхлипывая сдавленно и горестно…
Старая, истертая, треснувшая иконка, нашлась на чердаке у тетки Лукерьи, крестной Варвары. Бережно завернув в чистую тряпицу, принесла домой, поставила на стол. Долго рылась на дне сундука, нашла свечной огарок. Зажгла. Когда-то давно, совсем еще маленькой девочкой, бабушка учила ее каким-то молитвам.
Ничего не вспомнила Варя. Советская власть начисто стирала генетическую память народа, уничтожала веру, отрицала саму возможность существования Бога. Варвара была в школе активной комсомолкой, эти вопросы ее совершенно не интересовали. Раз все говорят, что нет Его - наверно это действительно так, даже думать об этом тогда, было неинтересно. И вот, какой-то Угодник… Она долго, пристально вглядывалась в пробивавшийся неясно, седой лик старца. Все не могла осмыслить, понять, чем же он может помочь Сергею. Изображение на иконе постепенно становилось четче, стали появляться детали - борода, крест…