Ошибка канцлера
Шрифт:
Петербург
Дом английского посланника. 173[?] год
Дорогая Эмилия!
На этот раз приготовься выслушать трогательную историю, которая, если я окажусь сколько-нибудь сносной рассказчицей, непременно вызовет на твоих глазах слезы. Истории о любви никогда не оставляют нас равнодушными, особенно те, которые природой вещей не могут иметь счастливого конца.
Я писала тебе о племяннице императрицы принцессе Анне Леопольдовне, как ее стали называть после принятия православия. Представь себе дитя, родившееся от брака по расчету. Мать, выходя замуж за герцога Мекленбургского, рассчитывала на иную жизнь и иные отношения с супругом, который был в действительности пьяницей и мужланом. Отец, давая русской царевне свой титул, рассчитывал на поддержку России в своих земельных притязаниях. Плод их союза – родившаяся вскоре после свадьбы девочка – никого не порадовал своим
Начало разговоров о престолонаследии совершенно изменило образ жизни Анны Леопольдовны, нарушив все ее уже сложившиеся привычки. К ней приставили учителей и воспитательницу, женщину добрую и образованную, а потому сразу понявшую, как бесполезны все попытки одним махом пополнить все то, что упускалось годами. Госпожа Адеркас – имя воспитательницы – сделала главное. Она вошла в доверие к своей теперь уже державной воспитаннице и постаралась поменьше ей докучать, чтобы дольше сохранить за собой выгодную должность.
К тому же принцесса, подобно всем женщинам из русского царствующего дома, вовсе не была воском, из которого представлялось возможным лепить любую форму. У Анны Леопольдовны достаточно упрямства, и в силу своей запуганности она подчас может проявить кажущееся бесстрашие и непредвиденную настойчивость. Эти черты вызывали настороженность со стороны тетки – императрицы – и поблажки со стороны госпожи Адеркас. Я знаю достаточно тому примеров, но приведу два. Принцесса Анна, несмотря на все требования и даже угрозы, не согласилась носить модной прически, ограничившись укладкой волос, которая была ей удобна. Принцессу не смогли убедить носить и юбки на китовом усе, хотя никто из нас не представляет себе иного выходного туалета. Если обстоятельства вынуждают принцессу надеть модное платье, то по возвращении на свою половину она немедленно переодевается в простые мягкие юбки.
Тебя несомненно заинтересует внешность принцессы. Подобно своей тетке царевне Прасковье, она невысока ростом, худощава, с чуть медлительными движениями постоянно погруженного в свои мысли человека. Но в отличие от матери и теток, у принцессы удлиненное лицо с длинным носом и миндалевидным разрезом черных, как уголья, глаз. При очень белой, почти прозрачной коже такой контраст производит необычное впечатление. Густые темные волосы принцесса укладывает в низкую, почти гладкую прическу. Она неразговорчива, зато способна часами читать вслух отрывки из драматических произведений и стихи, бродя в одиночестве по аллеям парка или пустым комнатам дворца. Если бы у нее всегда была такая возможность, мне кажется, она чувствовала бы себя совершенно счастливой.
И вот это романтическое существо встречает при дворе саксонского посланника графа Карла Морица Линара. Граф молод, красив, превосходно образован, создан для придворной жизни и, кажется, не замечает всех тех недостатков ее собственного воспитания, которым так корили принцессу все окружающие и родные. Как мог возникнуть такой роман? Ничего удивительного, если ты представишь себе, что граф Линар был прежде всего придворным. Симпатия особы царской крови, с которой связывались перспективы русского престола, за руку которой вели сражения европейские дворы, предлагая своих претендентов, не могла не подействовать на его воображение. Наверное, Линар действительно почувствовал себя влюбленным, а госпожа воспитательница то ли из любопытства, то ли из корысти не препятствовала развитию чувств молодой пары.
Все кончилось так, как и должно было кончиться. Доброхоты донесли о романе императрице. Императрица немедля выслала саксонского посланника, уволила воспитательницу и устроила скандал племяннице. Большие неприятности грозить принцессе не могли – она нужна императрице. Принцесса почти перестала появляться при дворе, зато в Петербург срочно прибыл претендент на ее руку. После неудачи с родственником короля прусского выбор пал на племянника римской императрицы Антона Ульриха Брауншвейг-Люнебургского. Помолвка пока официально не объявлена под предлогом, что императрица должна присмотреться к жениху. Принцессе присматриваться не надо. Как существует любовь с первого взгляда, так есть и ненависть после первой встречи – чувство,
Петербург. Летний дворец
Императрица Анна Иоанновна, принцесса Анна Леопольдовна
– Что так долго канителилась? По садочку, что ль, опять гуляла, выглядала, а ну как любезный друг появится? Не появится, принцесса, при моей жизни не появится. Не видать ему теперь Петербурга как ушей своих. А тебе, принцесса, сказ мой короткий. Быть тебе за принцем Антоном, сыну вашему, коли народится, быть моим наследником. Чем дальше выбирать да перебирать, на этом и сойдемся – помолвку назначим. И так тут сколько времени глаза мозолит: ни тебе гость, ни тебе жених. Хватит!
– Государыня-тетенька, не губи, только не с ним, не с ним, тетенька. Поперек души он мне, приневолить себя не смогу!
– А мне не поперек был, когда за Курляндского выдавали? Спросить забыли. Как свадьбу играть, кого в гости звать – думали, а про невесту-то и забыли. Матушка, блаженной памяти царица Прасковья Федоровна, ни в чем дяденьке Петру Алексеевичу не перечила, на меня и вовсе не глядела, только убивалась – будто завидная судьба мне выпадает: не по роже, не по череду. Чтоб, мол, родительницу твою Катерину Иоанновну вперед выдавать.
Принц Антон-Ульрих Брауншвейгский.
– Да разве ей посчастливилось, государыня!
– Ей не посчастливилось? Ей? Да ты соображаешь, что несешь, полоумная? Ей не посчастливилось! Свадьбу в Данциге играли неделю целую, почитай, фейерверки жгли, быков жареных на улицах выставляли, фонтаны вином били, король польский в спальню провожал, поутру гратуляции приносил. А герцог Карл нешто моему чета – из себя видный, веселый, хохотать примется, стекла дрожат, танцевать выйдет, половицы гнутся, даму подымет да раз десять вокруг себя повернет, не задохнется. Да нет, мать твоя с мужем не ужилась, грубостей мекленбургских терпеть не пожелала. Пьянство, вишь, герцогское не по нутру пришлось, к нашему Всешутейшему да всепьянейшему собору потянуло. Так в тот самый час повернула и обратно в Россию с дочкой прилетела, в столицах угнездилась, театром, вишь, собственным развлекаться начала, князей разных для утешения завела. В Измайлове несподручно, во Всехсвятское к Дарье Арчиловне царевне Имеретинской летит – та, чернавушка, все покроет. Думаешь, ничего тетка в Митаве не знала, вестей об вас не имела? Прогневался государь Петр Алексеевич спервоначалу, дюже прогневался, да бабинька твоя за дочку любезную умолила. Живи, герцогинюшка бездомная, безмужняя, на вольных царских хлебах, живи да жизни радуйся – Катеньке ничего не жалко. Это мне доли ни в чем не было, это мне в веселье раз и навсегда отказано. А ведь краше матушки-то твоей была, любезней да пригожей, обхождением приветливей, что тебе спеть, что в танце пройтись. Ничего не осталось, все дотла выгорело, пепелище и то ветром разнесло.
– Но какая-никакая радость была и у тебя, тетенька, наслышаны же мы. Могла сердцу волю дать...
– Это о чем ты, племянница, речь повела? Может, думаешь, Бирона Ернеста Карлыча волей своей выбрала? А ты как, сударыня, выбирать будешь, когда нету больше никого, живой души кругом нету, слышишь! Курляндцы сторонятся, ждут, когда уберусь восвояси. Петр Алексеевич, государь наш, одних стариков ко мне приставил, от одних болестей да наставлений их на стенку лезть. А этот на риск пошел, последней копейки на подарки не жалел, подойти не побоялся. Любил ли? Ты меня спроси, любила ли я поначалу. Молода еще была да одна-одинешенька, вот те и весь сказ. Ночи-то, они долгие, а дни одинакие – чего не передумаешь, каких слез над собой не прольешь. Привыкла, девка, понимаешь, привыкла, а привычка для бабы – она еще лучше любви: покойнее, проще – сердца не рвать, не сохнуть, с утра в зеркало не глядеться, где седой волос проглянул, где морщина какая легла. Проще! А ты чего захотела? Какой маеты? Да это еще в нашей-то жизни дворцовой, у всего мира на виду. Ты бы бабиньку свою спросила, каково ей было за государем Иоанном Алексеевичем: в баню пойдет – без памяти валится, в постель ляжет – заснет, не шелохнется, ночь – для сна, мол, она; на жену глядит – только крестным знамением осеняет да о недугах своих толкует, тут кольнуло, тут потянуло, там за бок взяло. А у матушки, бабиньки-то твоей, сердце ох какое горячее! А тут тебе со всех сторон надзор – Петр Алексеевич не помилует, придворные каждую мелочь докажут, ночью на минуту не оставляют – все как да что: как вздохнула, с какого бока на какой повернулась, сколько слезинок горьких в подушке укрыла. Да вот прожила свой век, и ты проживешь, не бойся! Обомрешь – отойдешь. Мы, бабы, живучие. Нет на нас ни муки, ни боли, ни недуга душевного, чтоб не выстояли.