Ошибка Марии Стюарт
Шрифт:
Тем вечером они исполняли французские песни, которые Босуэлл знал в совершенстве, предавались воспоминаниям и сдержанно беседовали. Все казалось мирным и безмятежным.
На лестнице, ведущей в их комнаты, Босуэлл смог наклониться к ней и прошептать:
– Будьте вдвойне осторожны. Теперь мне известно, что Леннокс вступил в сговор с влиятельными силами на континенте. Он тайно получил деньги от Папы Римского, и сюда прибыл некий иезуит с секретным поручением.
– Но я католичка, – прошептала она в ответ. – Зачем
– Нет. Согласен, сначала они могут показаться странными, но…
Лорд Ливингстон подошел к ним, подробно расписывая свои апартаменты и одновременно извиняясь за них.
– … Прошу прощения, они могут показаться слишком тесными, но новые покрывала только что доставили из Парижа. Уверен, они вам понравятся…
– Я не сомневаюсь, – ответила Мария. Ей снова стало нехорошо, и она хотела поскорее лечь. С другой стороны, ей нужно было дослушать Босуэлла.
Но его вежливо препроводили в другое крыло дома, и им пришлось расстаться.
Когда Мария вытянулась на кровати и закрыла глаза, пытаясь отдохнуть и успокоить неприятное чувство в желудке, Мэри Ливингстон пришла пожелать ей спокойной ночи. Она немного помедлила, стоя в изножье постели, и при виде любимого и знакомого лица у Марии отлегло от сердца. Ей хотелось откровенно поговорить с Пышкой, но когда она подумала об этом, то поняла, какая пропасть отделяет ее от всей прошлой жизни. Она не могла довериться Пышке и любому из тех, кто знал ее раньше. Не осталось никого, с кем она могла бы поделиться своими тайными мыслями. Никого, кроме Босуэлла.
Без него она осталась совершенно одна.
Они расстались ранним утром. Босуэллу предстояло вернуться в Эдинбург, а потом обратно в Крайтон, а Марии – проехать еще двадцать пять миль до Глазго. Лорд Ливингстон вызвался сопровождать ее и занял место Босуэлла.
По мере того как они продвигались вперед по зимнему ландшафту, все глубже проникая на враждебную территорию Леннокс-Стюартов, Мария испытывала растущее беспокойство. Западная часть Шотландии имела другие порядки и собственных вождей.
По пути они обогнули высокие земляные валы – остатки второй римской стены, носившей имя Антонина, теперь полностью заросшие кустарником. Мария ощутила гнетущую печаль, когда вспомнила, что Дарнли когда-то интересовался древнеримскими руинами. Когда-то он интересовался многими вещами… или ей так казалось.
Неподалеку от Глазго их встретил Томас Кроуфорд, слуга Ленноксов. Его появление напомнило Марии – как будто это могло смягчить оскорбление, – что его хозяин не пожелал лично приветствовать ее.
Трус! Где он? Скрывается в своих покоях в замке Глазго и грызет ногти? Или он просто издевается над ней? Она не могла скрыть презрительный тон, когда сказала:
– Ни у кого нет лекарства от страха.
– Милорд не боится за себя, – ощетинился Кроуфорд. – Он опасается лишь холода и недобрых слов в адрес его сына.
Что за неприятный и гордый тип этот Кроуфорд – впрочем, каков хозяин, таков и слуга.
– У вас есть другие поручения? – спросила она.
– Нет, – признался он.
– Тогда вы свободны, – сказала она и велела своему эскорту объехать его и следовать в Глазго.
Городок, раскинувшийся на берегах реки Клайд, имел вполне невинный и приветливый вид, когда они приблизились к нему. В центре находились замок, собор и примыкавший к нему дворец архиепископа, пустовавший с тех пор, как архиепископ Битон обосновался в Париже, и после того, как Нокс и его сторонники семь лет назад одержали победу. Именно туда направилась королева, когда заходившее солнце окрасило воды Клайда в алый цвет.
XXIV
Дарнли вертел в руках перо. Когда он лежал в постели, горестно размышляя о жестокости Марии по отношению к его собственным чистым помыслам, его охватило внезапное желание сочинять стихи. Он поднялся с мокрых простыней, провонявших потом, и кое-как устроился за маленьким столом. Его слуга Энтони Стэнден моментально оказался рядом, готовый уговаривать хозяина лечь обратно в постель, но вместо этого получил приказ принести перо и чернила. Энтони привык слушаться немедленно и не задавать никаких вопросов – это качество Дарнли больше всего ценил в нем.
Теперь Дарнли, облаченный в ночную рубашку, поверх которой он набросил на плечи меховую полость, сгорбился за столом, размышляя о стихосложении.
– «Радость»… какая рифма, «сладость»? «Не сознавая свою радость, они вкушали эту сладость»… Нет. «Младость»? «Но обожая твою младость»… «Гадость»? Ах…
Он уставился в пространство и позволил словам возникать в своем воображении и выстраиваться стройными рядами, как солдаты. Как замечательно было обладать поэтическим даром! Ах… вот оно.
Он выпрямился и начал писать.
Пусть мысли мучают меня,И время замедляет ход,Пока сижу я у огня, —Всему наступит свой черед.В ошибках горьких не винюСебя, влюбленных всех времен;Чем ближе подхожу к огню,Тем больше опаляет он.Безупречно! И сразу же, как по волшебству, возник следующий стих:
Любовь жестока; для нееНет ни забвения, ни сна,Словно кинжала остриеПронзает сердце мне она.Когда…