Ошибка
Шрифт:
– Боже, как это сложно! Но в общем, можешь ли ты его знать до конца или нет?
– Нет, конечно. Я могу предвидеть, как он поступит в точно определенных условиях, и то далеко не наверное.
– Но ты, кажется, редко ошибаешься.
– Ох, очень часто, - сказал он улыбаясь.
– Только ошибки почти никогда не бывают непоправимыми, и я стараюсь их не повторять.
– А я?
– Тебя я знаю, не думая, интуитивно, потому что тебя я люблю.
Был второй час ночи, а она не спала, все отыскивая и стараясь понять, когда и как произошла эта ошибка. До известного времени все было ясно: ее жизнь, думала она, лежа на спине в темноте, протекала в двух планах - один над другим. Один - это был ее муж, которого она любила, Василий Васильевич, брат и отец - разной силы и разного оттенка
Факты восстановить было легко и просто. Сначала вечер в театре с мужем, потом знакомство, - молодой человек, старше ее лет на пять, неопределенной национальности, хорошо говоривший по-русски, среднеспортивного вида и ничем не замечательный на первый взгляд. Он почему-то раздражал ее, хотя придраться было, казалось, не к чему. Потом его визит к ним, - первый, затем второй, через неделю.
– У вас много свободного времени?
– спросила она. Вся жизнь, - ответил он, улыбаясь, - я недавно получил наследство. Затем первый выход с ним, дневной сеанс кинематографа, такси, и его приблизившиеся губы, и нестерпимое желание захватить зубами этот рот, и на следующий день, блеклый, зимний свет в окне и точно возникающее на простынях свое собственное голое тело.
Она вернулась домой, мужа не было, Василий Васильевич строил башню из железных переплетов. Через десять минут позвонил телефон и голос мужа сказал, что он будет только поздно вечером и не может обедать дома. Хорошо, - ответила она. Она пообедала вдвоем с Василием Васильевичем, затем пришел брат, рассказывавший смешные истории и просидевший до часу ночи, - и эта смертельная тоска, с которой она вернулась домой, постепенно исчезла, точно медленно смещаясь в далекой темноте, и тогда, подняв просветлевшие глаза, Катя почувствовала, что она такая же, как всегда, и что все осталось на своих местах - и все, что она любила до сих пор, она любит так же, как раньше.
Прошло три дня; раздался телефонный звонок, и необычным, изменившимся и высохшим голосом она ответила, что хорошо, она согласна - и потом было то же, что в первый раз: сначала губы и гул во всем теле, потом медленные пальцы на ее груди и ногах и, наконец, последнее, невыразимо долгое движение и сверкающие капли пота на лице и на теле, и прикосновение твердой и горячей кожи, сознание, что она задыхается и что это может быть самая лучшая смерть.
И затем это стало повторяться уже регулярно. Это не имело ничего общего ни с любовью, ни с привязанностью, и только случайно оказалось, что молодой человек был по отношению к Кате безупречен, скромен и нежен; кроме того, их свидания были окружены такой тайной, что кроме них никто не знал об этом. Если Катя не видела его в течение недели, она начинала вновь чувствовать себя так, как если бы ничего не случилось; но достаточно было ей услышать его голос, как она готова была ехать куда угодно; и с этим влечением она совершенно не могла бороться. Они никогда не выходили вместе и нигде не бывали вдвоем, он совершенно перестал бывать в доме у Кати и ее брата, Александр даже сказал как-то:
– Катюша, а куда пропал этот алкоголик?
– Какой алкоголик?
– Ну, помнишь, молодой человек, такой, брюнет, кажется, богатый наследник?
– Да, помню. Только почему он алкоголик? Ты его хорошо
– Совершенно не знаю. Да и не нужно знать. Ты на него посмотри: всегда чистенький, аккуратный, веселый - это, милая моя, подозрительно. А потом выясняется: оказывается, алкоголик.
– Глуп ты, Саша, до ужаса.
– А я тебе говорю, что ты ничего не понимаешь в психологии. А у меня глаз безошибочный. Это недоразумение, что я архитектор: мне надо было стать ученым.
– Что ты архитектор - это действительно недоразумение.
Катя с удивлением отмечала, что со своим любовником она даже почти не разговаривала, и это было совершенно ненужно. Но с самого начала она испытывала к нему, наряду с непреодолимым влечением, нечто чрезвычайно похожее на ненависть. Он не мог не заметить этого и даже сказал ей как-то, что, быть может, лучше было бы вообще не встречаться: если она его не любит...
– Я никогда вас не любила, - сказала она, - никогда, вы слышите, никогда. Но я не могу без вас жить.
– Это слишком сложно для меня.
– Да, - сказала она, с сожалением и с презрением, - это верно. Для тебя это слишком сложно.
У нее начал портиться характер, она стала раздражительна без причины и однажды в присутствии брата и мужа дала пощечину Василию Васильевичу, который так удивился, что даже не заплакал. Брат ее вскочил и закричал на всю квартиру:
– Дура!
Она посмотрела на него, потом на мужа - и тогда впервые увидела его холодные и совершенно чужие глаза. Не повышая голоса, он сказал:
– До сих пор я не злоупотреблял своими правами, Катя. Сейчас я вынужден это сделать. Есть вещи, которых я допустить не могу и не допущу.
– Чем ты становишься старше, тем ты больше на маму похожа, - с бешенством говорил Александр.
– Прелестная наследственность.
– Я думаю, что дело не в этом, Саша, - медленно сказал муж.
Кончилось это истерикой, рыданьями и тем, что Катя легла в постель и не встала до следующего утра.
Она становилась совершенно невозможной. Она делала выговоры прислуге, постоянно озлобленно суетилась, переставляла мебель в квартире, требовала, отказывалась, покупала вещи и отсылала их обратно, вообще стала совершенно не похожа на ту спокойную женщину, которой была раньше. Муж ее уехал на месяц за границу, Василия Васильевича брат взял к себе "погостить", как он сказал, и она осталась одна. Ей казалось, что она близка к самоубийству. Казалось, что больше вынести такую жизнь невозможно.
И вот однажды он не пришел на свидание. Она просидела в маленькой квартире, которую он снял для их встреч, час, его не было. Она ушла. Она ждала телефонного звонка или письма, думала, что с ним, может быть, случилась катастрофа. Но ни звонка, ни письма не было.
Прошла неделя. Она провела ее за чтением книг, которых никак не могла понять. Она начинала и бросала писать письма мужу и ждала, вопреки очевидности, разрешения вопроса о том, что произошло.
Поздно вечером, ровно через полторы недели со дня несостоявшегося свидания, незнакомый голос сказал ей по телефону, что мсье такой-то очень хотел бы ее видеть. Она резко повесила трубку, но через минуту тот же голос снова вызвал ее и объяснил, что она неправильно поняла, что она ошиблась что мсье очень плохо и что если она сейчас же не приедет...
– Я еду, сказала она, - точный адрес, пожалуйста.
Через десять минут она входила в его квартиру, которой не знала. Уже по тому, что ей открыла дверь фельдшерица с очень значительным выражением лица, которое бывает у людей только в чрезвычайных и чаще всего непоправимых обстоятельствах, она поняла, что он умирает. Доктор, с рассеянным и ожесточенным выражением на небритом лице, прошел мимо нее, не заметив, казалось, ее присутствия. В большой гостиной находилось еще несколько человек; она не знала никого из них, но, взглянув на каждого, можно было догадаться обо всем совершенно безошибочно. В комнатах было душно и жарко, запах лекарств смешивался с особенным, трудно определяемым дурным запахом. Через гостиную, навстречу Кате, прошла еще одна фельдшерица, неся под своим безукоризненно белым халатом какой-то большой предмет. Сидевший в кресле молодой человек поднял голову, взглянул на Катю, как взглянул бы на стул или стол, и опять опустил голову, охватив ее руками.