Ошибочка вышла

Левина Ксюша

— Значит ей в неполной семье было плохо.

— Ей со мной было плохо, только она этого не понимает. Я — инфантильный мальчишка-максималист. Обидчивый к тому же. С комплексом жертвы и ещё кучей умных слов…

— Что ж вы всё это не исправили, если знали?

— Так я это понял… когда уже поздно стало.

— А сейчас поговорить?

— А что я ей, детство верну? Нет, она-то считает что это было весело. Папа, отец-одиночка. Доктор. И больше никого. Мы с ней про всё говорили, про мальчиков, про подружек она мне рассказывала.

И в зоопарк по выходным. У нас даже своя песенка была. И всё как бы хорошо, только думаю сейчас… а оно ей было надо? Я её взросления боялся, как ядерной войны. И она, наверное, это чувствовала.

— Вы что же, сапожник без сапог? Собственную дочь на темы взросления не просвещали?

— Не-а… я вместо этого с ней беседовал у себя в кабинете, как врач с пациенткой.

— И..

— И она перестала мне доверять. Стала относиться ко мне как к шуту гороховому. Вроде как мы друзья. Вроде как отец я неловкий, а вот друг хороший. И что это обо мне заботиться нужно. Ну это я так думаю, что она думала.

— Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она… Неужели дети это так сложно?

— О-о-о… дети — это очень просто. Просто по детям не бывает инструкций, — Лев Львович прикрыл глаза и клюнул носом, будто решил неожиданно отключиться. На деле же — задумался. — Они вроде похожи, а на деле очень разные. А ещё они всё чувствуют и понимают. Мы-то порой уверены, что раз он двух слов связать не может — то что с него взять. Не поймёт ничего, потом объясню… а это не так. Ребёнок всё впитывает, как губка. И потом ты ему не объяснишь ничего, можно и не пытаться. Это тебе не за хлебом сходить… да, ответственность-то большая… но вот вопрос: как ему, ребёнку, лучше? Может чтобы мама и папа порознь — но были. А может, чтобы был кто-то другой. А может и бабушке бы я отдал Соньку и та бы стала лучшей воспитательницей чем я.

— Ну как же…

— Да вот так же. Добру бы может её научила, доверию. Соня никому особо не доверяет. Ей кажется, что она для всех обуза, которую хотят бросить. Она всегда думала, что я страдал от одиночества из-за неё, что в люди из-за неё не выбился, что работал как конь из-за неё. А я ни разу даже виду не подал, что это не так. Что нет её и меня, есть мы и мы справляемся, вместе. Эгоист. Но раскаявшийся. Ну что? Ещё хочется ребёнка? — он улыбнулся и Лев вдруг будто разозлился.

— Знаете… всё это конечно страшные сказки, но как по мне, вам бы действительно не мешало разобраться в себе, — холодно произнёс Лев, будто хотел Льва Львовича взбодрить. — А Соня…

— Если вы и правда хотите с ней остаться… не отступайте. Пусть она поверит, что кому-то нужна. И уж лучше это будете вы, а не ребёнок. А то наломает таких же дров, как я…

— Не наломает, — уверенно отрезал Лев.

А потом раздался звонок.

Двадцать семь звонков

“Этот день

не закончится ни-ког-да…”

Я не сомневалась, что вселенная надо мной просто издевается, когда в три часа ночи услышала взрыв где-то на улице.

Отопление ещё не дали, потому окна были закрыты, но даже так оказались слышны шум, крики людей, но самое главное глухие хлопки откуда-то сверху, будто стеклянные банки падали на пол.

— Моть, вставай, что-то стряслось, — я растолкала соседку, но она только лениво помахала в воздухе рукой, предлагая отвалить.

Пришлось самой идти на кухню, и если честно это было самое страшное, потому что за окном шёл настоящий дождь из горящего пластика.

— Мотя! Пожар! Собирайся немедленно или сгорят все твои шмотки!

Пожар и правда был. Этажом выше, у вечно бухающего одинокого соседа Витальки, которого весь подъезд люто ненавидел. Умник уснул поставив чайник на плиту. Электрический чайник на электрическую плиту. Флагман фирмы “Скарлет” оплавился и взорвался, огонь радостно сожрал засаленные обои, шторы, пошёл на открытый балкон, откуда выплёвывал куски горелой мебели, как прожорливая псина. Но на тот момент я всего этого не знала, зато видела огненный дождь, вдыхала токсичный дым и боялась до одури.

Виталька в трусах, с почерневшей кожей бежал по лестнице оставляя на ней следы ног, а следом все соседи, включая нас.

— Смотри, плоскостопие, — вздохнула я, глядя на след Виталькиной ноги, пока мы пропускали бабушку живущую на десятом. Старушка решила вынести телевизор и два её внука тащили эту громадину, занимая проход.

— Ты всё взяла? — нервно спросила Мотя.

— Ну всё что вспомнила, — я кивнула на рюкзак, набитый “самым необходимым”. В руках Моти были два пакета из “ашана” и спортивная сумка.

— Бежим…

Мы ринулись вслед за процессией с телевизором, но старушка спускалась медленно.

— Быстрее, бабуля, — проворчала Мотя и взяла старушку под руку, я взяла за другую и вот так втроём мы и пошли дальше, как лучшие подружки.

Подъезд наполнялся жуткой вонью горящего пластика, и меня начинало подташнивать. Мотя сообщила, что я зелёненькая, не блевануть бы тут до кучи.

— Если приедут пожарные, а мы не выйдем, нас затопчут! — Мотя зачем-то пригибалась, как при бомбёжке. — Так, я к Саньку если что, а ты?

— К папе, сейчас позвоню, чтобы забрал меня.

— Ага, я хозяйке наберу.

Мы спустились-таки во двор, где уже митинговал весь народ нашей новостройки и даже пары соседних. Вдалеке свистели пожарные машины, автолюбители спешно перепарковывались подальше от подъезда, руководила всем госпожа консьержка.

Я дошла до детских качель, ещё не занятых зеваками и стала набирать папе. Увы, безуспешно.

“Па? Ты на дежурстве? У меня ЧП!”

Ответа никакого.