Осип Мандельштам: Жизнь поэта
Шрифт:
В двадцатых числах июля Осип и Александр Мандельштамы получили телеграмму от отца с сообщением о тяжелейшем инсульте, который случился у Флоры Осиповны. 26 июля, не приходя в сознание, мать поэта скончалась в петербургской Петропавловской больнице. Старшие сыновья успели только на похороны. Заупокойная служба совершилась в Доме для отпевания умерших еврейского Преображенского кладбища. Описание этой службы находим в таинственном Мандельштамовском стихотворении, в основу которого легли впечатления от погребения матери:
Эта ночь непоправима, А у вас еще светло! У ворот Ерусалима Солнце черное взошло. Солнце желтое страшнее — Баю—баюшки—баю — В светлом храме иудеи Хоронили мать мою. Благодати не имея И священства лишены, В светлом храме иудеи Отпевали прах жены. И над матерью звенели Голоса израильтян. Я проснулся в колыбели, Черным солнцем осиян. [249]249
Подробнее об этом стихотворении см., например: Гаспаров М. Л. Три поэтики Осипа Мандельштама. С. 26–27.
«Со смертью матери начался распад семьи Мандельштамов, – свидетельствовал младший брат поэта, Евгений. – Каждый из нас по—своему пережил это тяжелое горе. Мы сразу ощутили пустоту и неустроенность. Мучила мысль о нашей вине перед матерью за ее раннюю смерть, о нашем эгоизме и недостаточном внимании. Смерть матери оставила свой след на душевном складе всех сыновей. Особенно сильно поразила она наиболее реактивного из нас – Осипа. <…> Чем старше становился Осип, тем острее ощущал он свою вину перед мамой. Со временем Осип до конца понял, чем ей обязан, что она сделала для него». [250] Полукомический и трогательный штрих из мемуаров Нины Бальмонт—Бруни: «…они с братьями страшно любили свою мать, и когда нуждались в деньгах, то посылали друг другу телеграмму: „Именем покойной матери, пришли сто“ или „прошу сто“. И Осип Эмильевич говорил: „Никогда не было отказов, но зато мы этим и не злоупотребляли“». [251]
250
Мандельштам Е. Воспоминания. С. 141.
251
Осип и Надежда Мандельштамы в рассказах современников. С. 74.
Новый, 1917 год Мандельштам встретил у Каблукова, успев пережить еще одну влюбленность – в грузинскую княжну Саломею Николаевну Андроникашвили (Андроникову). «Нервная, очень подвижная, она все делала красиво: красиво курила, красиво садилась с ногами в большое кресло, красиво брала чашку с чаем, и даже в ее манере слегка сутулиться и наклонять вперед голову, когда она разговаривала стоя, было что—то милое и женственное» (из рассказа В. Карачаровой «Ученик чародея», прототипом героини которого, как установил Р. Д. Тименчик, послужила Андроникова). [252] Мандельштам посвятил Андрониковой несколько стихотворений, в том числе – прославленную «Соломинку» (1916):
252
См.: Кофейня разбитых сердец. Коллективная шуточная пьеса в стихах при участии О. Э. Мандельштама // Stanford Slavic Studies. Vol. 12. [1997]. С. 11.
5
253
Подробнее об этом стихотворении см.: Гаспаров М. Л. «Соломинка» Мандельштама // Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М., 1995. С. 185–197.
Февральская революция застала поэта в Петрограде. Десять лет спустя, в повести «Египетская марка» он пренебрежительно обзовет автомобили Временного правительства «шалыми» (11:473), само правительство – «лимонадным» (11:473), а государство – уснувшим, «как окунь» (11:478). Но это, без сомнения, – ретроспективная оценка. Первоначально Мандельштам встретил Февраль 1917 года с воодушевлением. Е. А. Тоддес совершенно справедливо отметил, что о тогдашних настроениях поэта красноречиво свидетельствует принятое им весной 1917 года решение опубликовать свое недавно созданное стихотворение «Дворцовая площадь». [254] Стихотворение это завершается зловещей эмблемой черно—желтого императорского штандарта:
254
Тоддес Е. А. Поэтическая идеология //Литературное обозрение. 1991. № 3. С. 35.
Четырьмя годами раньше Мандельштам написал загадочное восьмистишие о той же Дворцовой площади, в третьей строке которого карикатура на Павла I была совмещена с шаржем на Александра I, а в четвертой – Александр I и Александр II через общее имя были объединены в целостный образ императора, замученного зловещим Зверем из Апокалипсиса (употребленная в шестой строке формула «на камне и крови» должна была напомнить читателю о храме, сооруженном на месте смертельного ранения Александра II):
Заснула чернь! Зияет площадь аркой, Луной облита бронзовая дверь. Здесь арлекин вздыхал о славе яркой, И Александра здесь замучил Зверь. Курантов бой и тени государей… Россия, ты, на камне и крови, Участвовать в твоей железной каре Хоть тяжестью меня благослови! [255]Как тут не вспомнить о Мандельштамовской характеристике Огюста Барбье, который, согласно автору «Камня», умел «одной строкой, одним метким выражением определить всю сущность крупного исторического явления»? (11:305).
255
Подробнее об этом стихотворении см. в нашей монографии: Лекманов О. А. Книга об акмеизме и другие работы. С. 496–504.
И все—таки до Октября 1917 года Мандельштам ощущал себя поэтом лирическим, порой историософским, но не поэтом—гражданином. В конце мая 1917 года он, не отступая от уже сложившейся традиции, покинул столицу и уехал в Крым. Много позднее, в стихотворении «С миром державным я был лишь ребячески связан…» (1931) Мандельштамов—ский отъезд из Петрограда был мотивирован так:
Чуя грядущие казни, от рева событий мятежных Я убежал к нереидам на Черное море, И от красавиц тогдашних, от тех европеянок нежных Сколько я принял смущенья, надсады и горя! [256]256
Подробнее об этом стихотворении см., например: Бродский И. «С миром державным я был лишь ребячески связан…» // Столетие Мандельштама. Материалы симпозиума. С. 9—17.
Среди тех, кто окружал Мандельштама летом и осенью 1917 года в Крыму в Алуште, красавиц было предостаточно. Это и Анна Михайловна Зельманова, и Саломея Николаевна Андроникова, и поэтесса Анна Дмитриевна Радлова, чьи стихи Михаил Кузмин хвалил, а Мандельштам пародировал («Легенда о его увлечении Анной Радловой ни на чем не основана», – сочла нужным указать в своих «Листках из дневника» ненавидевшая Радлову Ахматова). [257] 3 августа, в день именин Саломеи Андрониковой, компанией поэтов и филологов была разыграна шуточная пьеса «Кофейня разбитых сердец», сложенная при участии Мандельштама. Он сам выведен в пьесе под именем поэта дона Хозе Тиж д'Аманда – перевод на французский фамилии Mandelstamm. В пьесе этот персонаж изъясняется строками из чуть переиначенных Мандельштамовских стихотворений. Интересно, что никому из компании, включая Зельманову и Андроникову, по—видимому, не были известны стихи целомудренно—сдержанного Мандельштама о любви. Неслучайно в уста Тиж д'Аманду был вложен такой монолог, обыгрывающий название первой Мандельштамовской книги:
257
Ахматова А. Листки из дневника. С. 128.