Осиротевшее царство
Шрифт:
— А вы где же были? — спросил у него князь Иван.
— У Катерины. Вот тоже девка! Сладу с нею нет… Говорю ей: «Поди хоть на одну минутку к государю, навести его!» — а она идти и не думает! Заразиться, вишь, боится. А вот цесаревна не боязлива, приехала… Ничего бы, кажись, не пожалел, лишь бы узнать, о чём она с государем говорила!
— А вы бы у стен спросили, — хмуро заметил князь Иван, — если вам так интересна эта беседа.
— Ох, Иван, Иван!.. Ты да дочь Катерина — Божеское наказание для меня!
— Погодите, Божеское наказание ещё впереди! — как-то загадочно
— Ну, ну, ладно, не каркай! — уже более примирительно сказал ему отец. — К государю-то пойдём скорее. Смотри, Иван, теперь в оба… каждая минута дорога.
Долгоруковы вошли к умирающему императору-отроку.
Цесаревна Елизавета Петровна окончила молитву, подошла к своему державному племяннику, который всё ещё находился в забытьи, перекрестила его и, бросив гордый, презрительный взгляд на Алексея и Ивана Долгоруковых, направилась к двери.
— Ваше высочество, напрасно вы так близко подходите к государю. Оспа — болезнь заразная, — предупредительно произнёс князь Алексей Григорьевич.
— А вы опоздали, князь, — вместо ответа насмешливо промолвила ему Елизавета Петровна.
— Как опоздал? — меняясь в лице, чуть не воскликнул князь Алексей Григорьевич. — Я что-то плохо разумею, ваше высочество.
— Я долго пробыла у государя-племянника и о многом успела переговорить с ним. Вас тут не было, и мешать нам было некому, — с насмешливой улыбкой произнесла Елизавета Петровна и вышла своей величавой походкой.
— Ты слышал?.. Слышал?.. Она ещё глумится. А всё ты, простофиля, разиня, — злобно воскликнул Алексей Григорьевич, обращаясь к сыну.
— Чем же я-то виновен? Ведь над вами цесаревна глумилась, а не я.
— А ты зачем допустил её к государю, зачем их вдвоём оставлял, ротозей!
Но князю Алексею Григорьевичу пришлось скоро прервать своё ворчанье на сына, потому что больной государь забредил и заметался от страшного жара.
— Лиза, ты здесь? — пролепетал он. — Не отходи, пожалуйста, от меня! Как я рад тебе! Что это? Я… я лечу… Господи, как высоко… высоко!.. Пить, пить, жжёт… скорее пить!
Князь Иван дрожащими руками подал державному страдальцу прохладительное питьё. Утолив жажду, император-отрок опять впал в забытьё.
— А дело-то плохо: государю не встать, — с глубоким вздохом проговорил Алексей Григорьевич.
— Уж куда тут встать! Едва ли день проживёт.
— Так надо скорее делать наше дело.
— Ах, батюшка, страшно!.. — тихо ответил князь Иван, опуская голову.
— Чего страшиться? Чего?
— Да как же! Ведь это — большой проступок.
— Не того страшись, что ты подделаешь подпись умирающего государя, а бойся того, что мы не успеем совершить задуманное нами. Ведь тогда наша погибель неизбежна, — тихо, но внушительно промолвил князь Алексей.
— Что делать? Что делать? — простонал князь Иван, ломая свои руки.
— Слушать отца и быть покорным ему.
— Да ведь я и то слушаю и делаю всё, что вы хотите… я беру тяжкое преступление на себя ради вас.
— Ты не так говоришь, Иван: не ради меня ты делаешь, а ради всего нашего рода. Да и что теперь раздумывать, раз дело решено? Ты обязан исполнить то, что мы постановили.
Князь Иван, понурив голову, стоял пред отцом, и ему вспомнилось в мельчайших подробностях всё то, что решили его родичи. Когда выяснилось, что на выздоровление императора-отрока нет никакой надежды, Долгоруковы, мучимые предчувствием за будущее, составили семейный совет. Они, так искусно забравшие в свои руки державного отрока, ни на минуту не отходившие от него, словом и делом поощрявшие его к разным забавам, сознательно толкавшие его на разврат, лишь бы отвлечь его внимание от всего окружающего, и, наконец, сумевшие заставить его обручиться с нелюбимой невестой Екатериной Долгоруковой, казалось, были совсем уже на пороге к высшей власти, и вдруг теперь смертельная болезнь императора грозила им лишением всего достигнутого положения и даже, может быть, полной гибелью. Само собой понятно, что они ревностно заботились о том, чтобы избежать всего этого.
Тускло горели свечи в высоких подсвечниках в Головином дворце, в спальне князя Алексея Григорьевича. Бледный, взволнованный, полулежал он на кушетке, а около него собрались все родичи, близкие ему люди; на всех лицах было выражение непритворной тоски и горя; тяжёлой скукой веяло в этом роскошном покое временщика. Наконец князь Алексей заговорил:
— Всем вам известно, что государь болен, а, по словам лекарей, надежда на его выздоровление совсем слаба. Надо будет выбирать наследника.
— Кого же вы в наследники выбирать думаете? — спросил князь Василий Лукич Долгоруков.
При этом вопросе все присутствующие затаили дыхание и выжидательно глядели на князя Алексея. Он, как бы обдумывая ответ, несколько помолчал, а затем, торжественно показывая рукой наверх, тихо промолвил:
— Да вот она!..
Над покоем Алексея Долгорукова жила его дочь Екатерина, наречённая невеста государя.
Ещё тише стало в покое, все молчали; на дерзкое предложение честолюбца никто не отвечал.
— Что же молчите-то? Говорите! — гневно поглядывая на родичей, крикнул князь Алексей. — Ведь мы не в молчанку собрались играть; надо решать!..
— Хорошо бы написать духовную, будто его императорское величество лично назначил её своей наследницей, — чуть слышно проговорил родной брат князя Алексея, Сергей Григорьевич.
Молчавший дотоле фельдмаршал Василий Владимирович Долгоруков встал со своего места и резко проговорил:
— Неслыханное вы дело затеваете! Разве обручённая царская невеста может быть наследницей русского престола?
Фельдмаршал был прямым и честным человеком и сразу увидел весь вред для России от такого выбора.
— А почему же нет? — не скрывая досады, спросил князь Алексей.
— Да очень просто!.. Ну кто захочет быть её подданным? Не только посторонние, но даже никто из нашей фамилии не пожелает этого! Ведь Екатерина с государем не венчана!
— Не венчана, но обручена.
— Венчание — иное дело, а обручение — иное… Да если бы даже Екатерина была в супружестве с государем, то и тогда сомнительно, чтобы она имела право стать наследницей русского престола, — горячился старый князь.