Оскар и Розовая Дама и другие истории (сборник)
Шрифт:
– Ну что, Момо, ты почувствовал что-нибудь прекрасное?
– Ага, это было потрясающе. Из меня уходила ненависть. Если бы барабаны не остановились, я бы, наверное, обдумал то, что произошло с моей матерью. А классно было молиться, мсье Ибрагим; правда, я предпочел бы молиться в кроссовках. Чем тяжелее тело, тем легче дух.
С этого дня мы частенько делали остановки, чтобы потанцевать в известных мсье Ибрагиму текке. Иногда сам он не вертелся, а просто пил чай, прищурившись, но я вертелся как бешеный. Нет, на самом деле я вертелся,
Вечерами в деревнях я пытался заговорить с девушками. Старался изо всех сил, но это не очень срабатывало, а вот мсье Ибрагим, который не делал ничего особенного, разве что, улыбаясь, тихо и умиротворенно потягивал свой анисовый ликер, уже через час обычно был окружен народом.
– Ты чересчур суетишься, Момо. Если хочешь иметь друзей, не стоит суетиться.
– Мсье Ибрагим, как вы считаете, я красивый?
– Ты очень красивый, Момо.
– Нет, я не это имел в виду. Как вы думаете, когда я вырасту, то буду достаточно красив, чтобы нравиться девушкам… бесплатно?
– Да через несколько лет они сами будут тебе приплачивать!
– Да, но… сейчас на меня никакого спроса…
– Естественно, Момо. Ты только погляди, как ты берешься за дело? Ты пялишься на них, словно говоря: «Видали, какой я красавец!» Ну конечно, они смеются. Ты должен смотреть на них, всем видом показывая: «Никогда не видел никого прекрасней вас». Для нормальных мужчин, я хочу сказать, таких, как мы с тобой, – не Алена Делона или Марлона Брандо, нет, их красота – это прежде всего то, что они сами видят в женщине.
Мы смотрели, как солнце потихоньку скрывается за горными вершинами, а небо становится фиолетовым. Папа пристально глядел на вечернюю звезду.
– Момо, перед нами была поставлена лестница, чтобы мы могли сбежать. Человек сначала был камнем, затем растением, затем животным – про животное-то он и не может забыть и нередко вновь в него превращается, – а затем он стал человеком, наделенным знанием, разумом, верой. Представляешь себе, какой путь ты проделал из пыли, чтобы стать тем, кто ты есть сегодня? А позже, когда ты превзойдешь свою человеческую сущность, ты станешь ангелом. И с землей все будет покончено. В танце ты это предчувствуешь.
– М-да. Я, во всяком случае, ни о чем таком не помню. Вот вы, мсье Ибрагим, вы помните, как были растением?
– А ты прикинь, чем я занимаюсь, сидя часами неподвижно на своем табурете в бакалейной лавке?
Затем настал тот знаменательный день, когда мсье Ибрагим объявил мне, что скоро мы прибудем на его родное море и встретим его друга Абдуллу. Он был взволнован, как юноша. Сначала он хотел сходить туда один, на разведку, и попросил меня подождать под оливой.
Как раз был час сиесты. Я прикорнул, прислонившись к дереву.
Когда я проснулся, дня как не бывало. Я ждал мсье Ибрагима до полуночи.
Я дошел до следующей деревни. Когда я появился на площади, ко мне кинулись люди. Я не понимал их языка, но они оживленно что-то говорили; казалось, они хорошо меня знают. Они привели меня в большой дом. Сначала я миновал длинный зал, где несколько женщин, сидя на корточках, раскачиваясь, издавали стоны. Затем меня привели к мсье Ибрагиму.
Он лежал, весь израненный, покрытый синяками, в крови. Машина врезалась в стену.
Выглядел он совсем скверно.
Я кинулся к нему. Он приоткрыл глаза и улыбнулся:
– Момо, путешествие подошло к концу.
– Да нет же, мы ведь еще не добрались до вашего родного моря.
– А я к нему уже приближаюсь. Все рукава реки впадают в одно и то же море. Единое море.
Тут я, не сдержавшись, заплакал.
– Момо, я недоволен.
– Я боюсь за вас, мсье Ибрагим.
– А я не боюсь, Момо. Я знаю то, что написано в Коране.
Ему не стоило произносить эту фразу, так как она напомнила столько всего хорошего, что я просто зашелся в рыданиях.
– Момо, ты плачешь о себе, а не обо мне. Я хорошо прожил свою жизнь. Дожил до старости. У меня была жена, она уже давно умерла, но я ее все так же люблю. У меня был друг Абдулла, которому ты передашь от меня привет. Дела в моей лавке шли хорошо. А Голубая улица очень хороша, хоть она на самом деле и не голубая. А потом у меня был ты.
Чтобы сделать ему приятное, я проглотил слезы, поднатужился – и бац: улыбка!
Он был доволен. Казалось, что ему уже не так больно.
Бац: улыбка!
Он тихо закрыл глаза.
– Мсье Ибрагим!
– Тсс… Не волнуйся. Я не умираю, Момо, я присоединяюсь к необъятному.
Вот так.
Я еще немного задержался в тех краях. Мы много говорили о папе с его другом Абдуллой. И мы тоже много вертелись.
Мсье Абдулла был как мсье Ибрагим, но только то был пергаментный мсье Ибрагим, с кучей редких слов, стихов, заученных наизусть, мсье Ибрагим, который большую часть времени читал, а не сидел за кассой. Те часы, когда мы вертелись в текке, он называл танцем алхимии, танцем, превращающим медь в золото. Он часто цитировал Руми. Тот говорил:
Золоту не нужен философский камень,а меди нужен.Совершенствуйся.Умертви то, что живо: это твое тело.Оживи то, что мертво: это твое сердце.Спрячь то, что явно: это земной мир.Верни то, чего нет: это мир будущей жизни.Уничтожь то, что есть: это страсть.Создай то, чего не существует: это намерение.Так что даже сейчас, когда мне плохо, я верчусь.
Рука в небо – и я верчусь. Рука к земле – и я верчусь. Надо мной вертится небо. Подо мной вертится земля. Я уже не я, а один из тех атомов, что вертятся вокруг ничто, которое есть все.