Осколки межпланетных катастроф
Шрифт:
То, что тверже установлено, труднее изменить.
Общество есть зародыш.
Чем тверже вера, тем медленнее развитие.
Временное допущение его ускоряет.
Но:
Помимо того, что веру мы заменяем допущением, метод наш будет установленным методом, посредством которого образуется и утверждается всякая вера: то есть мы пользуемся теми же методами, какими пользуются богословы, дикари, ученые и дети. Поскольку, если все явления продолжают друг друга, то не может быть позитивного различия между методами. Мы пишем книгу, не делая выводов,
Если цель ее — выразить дух эпохи, она достигнет цели.
Всякая наука начинается с попытки дать определение. Никогда ничего не было определено.
Потому что определять нечего.
Дарвин написал «Происхождение видов».
Он так и не смог объяснить, что он называет «видом».
Это невозможно определить.
Ничто никогда не было окончательно открыто.
Потому что нет ничего окончательного.
Это все равно, что искать иголку, которой никто не терял, в стоге сена, которого никогда не было…
И всякая попытка науки на самом деле открыть что-то, при том, что открывать нечего, есть попытка самой этой науки быть чем-то.
Искатель Истины. Он никогда ее не найдет. Но — проблеск надежды — он может сам стать Истиной.
То есть наука — не просто поиск.
Это псевдоконструкция или квазиорганизация: это попытка выделиться, стать частным случаем гармонии, стабильности, вещественности, цельности…
Проблеск надежды — попытка может удаться.
Наше псевдосуществование и все его внешние проявления по сути своей мнимы.
Но некоторые проявления больше приближаются к состоянию позитива, чем другие.
Мы допускаем все «предметы» как временные градации, или шаги, между позитивом и негативом, существованием и несуществованием. Допускаем, что некоторые видимости более вещественны, справедливы, красивы, цельны, индивидуальны, гармоничны, устойчивы, чем другие.
Мы не реалисты. Мы не идеалисты. Мы — промежуточники, связывающие действительность с недействительностью, к которым более или менее приближаются все явления.
Так что:
Все наше квазисуществование есть промежуточная стадия между позитивом и негативом, реальностью и нереальностью.
По-моему, это похоже на чистилище.
Но, подводя итоги — очень приблизительные, — мы забыли упомянуть, что Реальность есть свойство позитива.
Под Реальностью я подразумеваю то, что не сливается ни с чем иным и не является частью чего-то другого; то, что не является результатом чего-то или подражанием чему-то. Говоря о настоящем герое, мы подразумеваем не того, который отчасти трус, не такого, чьи действия и побуждения переходят в трусость. Реальность, то есть Универсум, помимо которого нет ничего, с чем он может слиться.
Так, хотя возможно обобщить частное, невозможно свести к частному общее: однако возможно к этому приблизиться, и такие приближения могут перейти из непрерывности в реальность — так же относительно, как выделяет себя из небытия промышленный мир, или как машины, возникшие из кажущегося менее вещественным воображения изобретателя, приобретают большую видимость вещественности будучи установленными на фабрике.
Так всякий прогресс, если это прогресс к стабильности, организации, гармонии, вещественности — то есть позитиву — есть стремление к осуществлению, попытка стать реальностью.
Говоря в общих метафизических терминах, мы считаем, что подобно чистилищу, наше так называемое «существование», которое мы называем непрерывностью, — есть квазисуществование, не реальное и не нереальное, но стремящееся к реальному существованию.
Мы принимаем мысль, что наука, каковая обычно мыслится отдельно или в свойственных ей частных терминах, как копание в старых костях, жучках и неаппетитном месиве — есть выражение единого духа, одушевляющего всю Непрерывность; что, если наука сумеет абсолютно исключить все факты, кроме принятых ею в себя, или тех, которые она квазиассимилировала с существующей квазиорганизацей, она станет реальной системой, с положительно очерченными границами — она станет реальностью.
Ее мнимое приближение к вещественности, устойчивости, системности — позитивности или реальности — поддерживается отлучением того, что не поддается согласованию или ассимиляции…
Все было бы хорошо.
Все было бы идеально…
Если бы только проклятые оставались проклятыми.
2
Осенью 1883 года, и в следующие годы, закаты были невероятно яркими — каких не помнил никто из наблюдателей. И луна была голубой. Думаю, при мысли о голубой луне человек недоверчиво улыбнется. Тем не менее в 1883 году она была столь же обычной, как зеленое солнце.
Наука должна была отчитаться за эти необыкновенности. Такие издания, как «Nature» и «Knowledge», были засыпаны недоуменными письмами.
Думаю, врачи на Аляске и на островах Южных морей оказались в одинаково затруднительном положении.
Надо было что-то придумать.
8 августа 1883 года взорвался вулкан Кракатау в проливе Зунд.
Потрясающе.
Нам было сказано, что взрыв был слышен за 2000 миль и что погибло 36 380 человек. На мой взгляд, несколько ненаучно, или недостаточно впечатляюще. Дивно, что нам не сказали: 2163 мили и 36 387 человек Дым извержения должен был быть видим с других планет — или Земля, измученная нашим копошением и шмыганьем, жаловалась Марсу; изрыгала черные проклятья на наши головы.
Это событие упоминается в любом учебнике — исключений мне не встречалось — причем упоминается, что необычные атмосферные явления 1883 года впервые наблюдались в конце августа или в начале сентября.
Тут мы сталкиваемся с затруднением.
Нам говорят, что причиной этих феноменов послужили частицы вулканической пыли, выброшенные Кракатау высоко в воздух.
В 1883 году это объяснение было принято всеми.
Но атмосферные феномены продолжались семь лет.
И еще с перерывом на несколько лет — и где в эти годы была вулканическая пыль?