Осколки недоброго века
Шрифт:
– Да-да, – согласился Романов, – англичане один свой ход уже сделали. Надеюсь, инсценировка с гибелью «Ямала» на какое-то время их обманет. Дай бог бы вообще… Новая служба контрразведки, вкупе с ведомством Ширинкина, ведёт кропотливую работу. Агенты и шпионы иностранных разведок… теперь имена многих известны… – кивок в сторону Гладкова, – намеренно не подверглись аресту. Их… как это сказал Евгений Никифорович, «разрабатывают», «скармливая» им однородную легенду. То же самое касается прочих выявленных, особливо высокопоставленных и чиновных почитателей заморских меню. Это тех господ, что вы называете лоббистами интересов других государств, агентами влияния, а попросту предателей.
Самой,
– А германская разведка? – не унимался Алфеич. – Дойчи на просторах России чувствуют себя почти как дома. Радикального немцы пока ничего не предприняли. Возможно, из-за того, что фактами они и не обладают, а лишь следами фактов. На первом заходе, ваше величество, у нас Вильгельм, а если кайзер и вовсе готовит свой неожиданный демарш?
– Что вы имеете в виду?
– А как заявится он не на «Гогенцоллерне», а на «Виттельсбахе»?! [44] Да под дулами…
– Да господь с вами! – Романов изобразил рукой нечто похожее на «чур меня!». – Мы, слава богу, живём не в вашем беспринципном, утратившем всякое благородство веке. У нас ещё чтут честь и фамилии.
– Ну, ладно, – пожал плечами Александр Алфеевич, – я лишь усугубил… для понимания серьёзности ставок.
– Спасибо! – сарказм императора был смазан мелькнувшей тревогой.
44
«Виттельсбах» – тип броненосцев Германии.
Призадумался.
Напрасно Романов брюзжал и сетовал, что на море будет сильно ветрено и штормово.
О да, до Готланда немного позавывало, но уже близ Борнхольма утихло до умеренности, покачивая «Штандарт» с «подветренной» на якорях.
Расфуфыренный Вильгельм легко перескочил с катера на поданный с яхты трап. Взбежал наверх, приветствовав деланым или искренним расположением, с улыбкой топорща усы.
На палубе вместе с тем было довольно стыло, поэтому делегации поспешили вниз в уютные кают-компании. Тем более что Николай успел продрогнуть, проторчав с час на мостике, сам томительно выглядывая в бинокль, когда на горизонте загустели дымы, а затем и появился ожидаемый силуэт судна – нет, не «Виттельсбаха».
Уж, признаться грешным делом, где-то в глубине подтачивало – Романов мысленно выругался: «Всё-таки возмутитель Гладков сумел внести сумятицу в думы. Да и Балтика, невзирая на сравнительную распогожесть, тягостно мрачна, так и прочит хмурыми предположениями».
Впрочем, стакнувшись лицом к лицу с высоким гостем, русский император неожиданно поймал себя на мысли, что совсем не видит каких-либо затруднений в этих переговорах. Притом, что в итоге был намерен обмануть Вильгельма – спустя время по возвращению в Россию сей наметившийся договор попросту и без зазрения дезавуировать. И даже совесть не мучила.
А вот следующая запланированная встреча с Эдуардом беспокоила – в этой игре ожидались разноплановые подоплёки, точно скрытые пласты и слои в лабиринтах политических вариаций.
Вильгельм же, едва ступил на борт судна, на взгляд Романова, «читался» со всеми потрохами его помыслов. Для начала сыпал приличествующими вопросами о здоровье супруги и наследника. Быстро перескочил на европейские политические сплетни, естественно, более затрагивающие интересы Германии (и фарватером – России). Здравил с успехами на Дальнем Востоке, ратовал за скорую и окончательную победу. И тут же доверительно предупреждал, дескать, враг ещё силён, а за его спиной стоит коварный Альбион [45] . И практически с ходу начал излагать основные пункты соглашения, которые, что уж там… принимающей стороне по большому счёту были известны.
45
В реале кайзер и проталкивал свой договор, пользуясь неудачами России в войне Японией.
Честно говоря, Романов испытывал даже нечто похожее на снисходительную скуку, стараясь со всей сдержанностью и самообладанием не ввязываться в дискуссии. Всячески декларируя покладистость, потакая и соглашаясь, не видя необходимости ни убеждать, ни перечить, зная, что «завтра» всё это будет иметь посредственное значение.
«Господи, – бродило в голове российского самодержца, – как легко быть прозорливым и великомудрым, обладая теми предгадательными знаниями, коими владею я. И пусть я предвзят…»
Глядючи на велеречивого павлина, вдруг вспоминались кадры военной хроники Первой мировой – серые шинели, грязь и миллионы убиенных. Вдруг ни с того ни с сего возникало досель неведомое желание – выплеснуть прям в лицо самодовольного кузена, ошарашив: «А ты знаешь…»
«Да, да – ты последний неистовый кайзер, знаешь?! Ты, который кричал, что война не закончится, пока весь мир не признает Германию победительницей, позорно бросишь семью, Берлин. Сбежишь в Голландию, где и станешь прозябать свой остаток. А твой народ будет умирать от голода после Версальского мира, когда Германию обдерут как липку, повесив кабальные репарации».
И тут же устыдился:
«А чем я лучше? Я и вовсе не уберёг ни семью, ни Россию, ни себя. Тяжко бремя…»
Был подан парадный обед.
Германская делегация довольно гомонила по результатам столь быстро и легко утверждённого договора, звякая-щёлкая столовыми приборами и челюстями.
Вильгельм так просто цвёл и пах – как правило, сдержанный в аппетитах, вдруг много ел, пил, шутил, рассказывая неприличные анекдоты (за ним такое водилось). То и дело бегал в уборную («уборную» – именно так называл гальюн, пусть и по-немецки, сопровождавший кайзера адъютант в чине оберста), возвращался снова к столу, который окончательно пал перед тевтонским натиском, и, уже пресытившись – к куреву, кофе и, наконец, к той тревожной для Романова теме… Однако на удивление, ограничившись лишь общими чертами, что-то в духе:
– О, дорогой кузен! Я припомнил – Рожественский, что командует «Арктической эскадрой», это тот самый талантливый адмирал, который отличился тогда во время моего визита в Ревель!
Ах, как вам удалось так смело пройти неприступными льдами! Как скоро мы будем проводить караваны? Ах, ещё не скоро? Плохо разведан путь? Короткая навигация? Нужна сеть угольных станций? Добротные ледоколы? А тот американский, верно ли говорят, погиб? А правда ли?..
И так далее и тому подобное, похохатывая над очередным анекдотом, каркая на дойче: «Фюрдиль-хальп-цет-ален-цапфе! [46] О, я, я! Унтер-колоссаль! Ха-ха!»
46
Фюрдиль-хальпцет-ален-цапфе – что-то там про «на полшишечки».