Осколки турмалина
Шрифт:
– Тогда вы внимательны… Проблемы с алкоголем у нее начались где-то на третий год жизни здесь. Хотя я не думаю, что это был первый случай. Она просто сорвалась.
Она и должна была сорваться. Нельзя жить в постоянном напряжении и не поддаться его разрушительной силе. Просто нормальный выход – это избавиться от источника напряжения. Но у Тэмми почему-то так не получилось.
Нельзя сказать, что выпивка взяла да разрушила ее жизнь. Какой-то самоконтроль она сохранила: она никогда не пила в рабочее время и никогда не уходила от ответственности. Она следила за тем, чтобы у ее дочерей было самое необходимое. Но когда у нее появлялось время наедине с собой, она сразу стремилась напиться, словно опасаясь чудовища, живущего в недрах ее памяти.
Такой образ жизни ее губил, и многие хотели бы помочь ей, но ни у кого не получалось.
– Как вы думаете, то, как она жила, и ее прошлое… что-нибудь из этого могло быть связано с ее смертью?
Я задала тот вопрос, который должна была задать. Кто угодно спросил бы на моем месте, но мне почему-то тяжело было произнести это вслух, и я тут же затаилась, словно сделала что-то плохое.
Но отец Джозеф не был оскорблен таким недоверием к его родному городу. Думаю, он все понимал.
– Нет, и полиция даже не рассматривается такую версию. Когда она только переехала, я боялся, что ее прошлое действительно может стать угрозой. Я просил шерифа побеседовать с ней – и он сделал это. Мы с ним очень давно знакомы, я доверяю ему, как себе. Он заверил Тэмми, что она в любой момент может обратиться за помощью, и никто не посмеется над ней, даже если ее напугает тень за окном.
– А она что?
– Сказала, что не боится ни теней, ни чего бы то ни было. Тэмми всем говорила, что никто за ней не придет. Зачем ей врать?
Ну, например, чтобы ее не вышвырнули из этого милого ласкового городка, узнав, что у нее есть серьезные враги. Гостеприимство простирается только до определенного предела, в какой-то момент своя шкура становится дороже.
А может, Тэмми молчала, потому что ей нечего было сказать. Не похоже, что отец Джозеф врал мне, он действительно считал, что ее смерть была чудовищным, но непредсказуемым преступлением.
Однако это никак не объясняло, куда сбежали девочки.
– Думаю, их скоро найдут, – сказал он. – Возможно, они чего-то испугались! Например, того, что их разлучат.
Или заберут в Россию. Или их найдет тот, кто убил их маму, потому что они все-таки его видели. Сестры не знали, приедет за ними кто-то или нет, они могли рассчитывать только на себя. Я бы хотела верить в их возвращение так же открыто и доверчиво, как священник, но у меня просто не получалось.
Мы прибыли в Олд-Оукс посреди ночи, заехали с другой стороны – не с той, где стоял дом Тэмми. Ехать туда было уже поздно, в морг – тем более. Я, конечно, смелая барышня, но не настолько, чтобы в любое время суток смотреть на мертвецов! К тому же, я здорово устала, у меня кружилась голова, а в таком деле не помешает ясность мыслей.
Отец Джозеф догадался об этом (не так уж сложно догадаться), он сразу отвез меня в мотель.
– Дом Тэмми к вашим услугам, но там… не убирали, – пояснил он. – Не думаю, что вам захочется там ночевать.
Иными словами, там все еще повсюду пятна крови. Да мне и днем там не хочется бывать! Но – нужно. Когда силы вернутся, станет попроще.
Я распрощалась со священником и направилась в свою комнату. Интерьер так себе, но по меркам Олд-Оукс, думаю, лучшее, на что можно надеяться. Очень похоже на хичкоковский «Психо». Надеюсь, хозяева этого заведения все же поприятней, чем в фильме, будут.
Мне полагалось радоваться тому, что я наконец-то получила подходящее место для отдыха, но радоваться не получилось. Так странно… В аэропортах и самолетах меня раздражали люди – шумные, болтливые, вечно куда-то спешащие (совсем как я, но в чужом глазу мы видим соринку охотнее). Теперь же, когда я осталась одна, я наконец смогла в полной мере понять и почувствовать, во что именно я влезла.
Я одна на другом краю земли. Вроде бы, здесь все похожее – дороги, деревья, дома… Но, если мыслить в космических масштабах, я сейчас стою на другой стороне сине-зеленого шарика, похожего на отполированную хризоколлу, и это чертовски странно. Не вяжется со мной и моими планами на октябрь. Я здесь, чтобы взглянуть на мертвое тело и подумать обо всем, что не сбылось.
Одиночество порой бьет больнее любых испытаний и нагрузок. От того, что мне предстоит не просто пройти через это, а пройти одной, было обидно так, что не передать словами. Никто не захотел быть со мной… Значит ли это, что я ни для кого не стала достаточно важной?
Но ведь и Тэмми была одна – по-своему, до самого конца. Были те, о ком заботилась она, но никто не заботился о ней. Можно считать это возможностью лучше понять ее и сделать все, что я могу… Как там сказал священник? Живые отдают несуществующие долги, чтобы очистить свою совесть. Мертвым уже все равно.
Глава 3
Ночь прошла бесславно: я плакала, пока не заснула. Как говорят американцы, cried myself to sleep – если переводить красиво, «убаюкала себя слезами». Нельзя сказать, что меня так расстроило нечто конкретное. Просто навалилось все вместе – усталость от долгого-долгого путешествия, история, которую я услышала, жалость к Тэмми, ее детям и даже самой себе. Как будто я только что осознала, как было бы здорово иметь старшую сестру!
Кто-то может сказать, что нет смысла сожалеть о несбывшемся. Подпишусь под каждым словом. Но слезы – это не совсем сожаление. Это способ избавиться от негатива, очиститься, чтобы идти дальше уже без этого груза. Сдерживать свои страхи, боль и разочарования – так себе удовольствие. Никогда не знаешь, к чему это в конце концов приведет, ведь психосоматика – штука великая и плохо изученная.
В этом редкое преимущество одиночества: плакать можешь, сколько угодно, и это не будет унизительно.
Утром я несколько опухла, но в остальном была вполне бодра. Уж не знаю, как, но мой организм быстренько адаптировался к новому часовому поясу. У меня не было ощущения, что я проснулась вечером или что я должна быть не здесь. Возможно, виной тому хаотичный график моей московской жизни, который тоже уделяет незначительное внимание времени суток.
Припухлость, оставленную слезами, я умело замаскировала косметикой, невелика наука. Так что, когда за мной приехал отец Джозеф, я была бодра и готова к действию. Не весела, конечно, потому что ничего веселого в моих планах на утро не было: мне предстояло ехать в морг.