Осколки зеркала
Шрифт:
– Ты пришел только за этим? – покачала головой Кайсин. – Вы могли прийти днем или попросить солдат у врат передать послание.
– Наверное. Да. Могли, – протараторил Лю. – Но… Я… Я просто хотел…
Он запинался на каждом слове и заламывал руки. Кайсин выжидающе посмотрела на юношу, а тот покраснел еще сильнее, отчего из побитой собаки превратился в расплющенный помидор.
– Почему птички? – выпалил он.
Кайсин недоуменно выгнула брови.
– Птички?
– Ну да, птички. Они повсюду: на брошке, что вы подарили мне, на вратах дворца, даже на вашей одежде.
Девушка посмотрела
– Это буревестник, герб моего рода, подаренный нашей семье еще до возникновения Империи. А этих, – Кайсин провела ладонью по рукавам, – я вышивала сама.
– Они прекрасны! – судорожно вздохнул Лю. – Буревестники…
Кайсин снова улыбнулась и поймала зачарованный взгляд гостя.
– Их не видели уже много сотен лет, – добавила она. – Говорят, буревестники вымерли.
– Но я видел такого!
– Не может быть, – рассмеялась Кайсин. – Когда? Где?
– В тот… В тот день, когда мы с вами познакомились.
– Говорят, они жили в море и на берегах, вдали от людей. – Девушка снисходительно улыбнулась и покачала головой. – Ты наверняка перепутал с каким-нибудь голубем.
Лю неуверенно пожал плечами и принялся заламывать руки. Юноша был растерян. Как и Кайсин. После короткого разговора у нее потеплело на душе, но все вопросы вылетели из головы. В комнате повисло молчание, прерываемое лишь шумом ветра за окном. Наконец Кайсин поднялась с кровати и посмотрела на пришельца.
– Я… Лю…
– Да? – парень с надеждой поднял глаза.
– Тебе лучше уйти.
Лицо Лю помрачнело и снова приобрело виноватое выражение. Он неловко попятился к окну:
– Простите, Кайсин. Я не должен был приходить. Просто хотел вас увидеть. Я… я… такой глупец, простите меня.
Он резко вскочил на оконную раму и едва не завалился обратно, пока выбирался наружу. Мысль о том, что она больше не увидит его, ужаснула Кайсин. Девушка подбежала к окну и выглянула в ночную темноту.
– Постой!
Едва различимый силуэт Лю обернулся и замер в ожидании. Кайсин прокашлялась и попыталась успокоить беглеца:
– Ты не так меня понял. Ты пришел в не самое лучшее время. Завтра тяжелый день, и я не знаю, как с ним справиться. Но я правда была рада нашей встрече. И очень хотела бы…
Лю по-прежнему молчал.
– Хотела бы увидеть тебя еще раз. Если ты не против.
– Конечно! – Тьма скрывала облик юноши, но его лицо, казалось, сияет, как днем.
– Тогда приходи через несколько дней. – Кайсин улыбнулась. С души словно камень свалился. – И постарайся, чтобы тебя не поймали.
– Это без проблем. – Лю выпятил грудь, помахал на прощание и чудом не скатился по узкому черепичному козырьку.
С трудом устояв на ногах, он еще раз посмотрел на перепуганную девушку и быстро скрылся во мраке. И хотя холод с каждой минутой все сильнее покусывал щеки и руки, Кайсин еще долго стояла у окна, рассматривая очертания деревьев в саду.
Евнух
Раннее утро принесло неприятное пробуждение.
Едва Кайсин коснулась подушки и закрыла глаза, как ее разбудили. Целая стайка слуг ворвалась в комнату и без лишних вопросов начала готовить девушку к важному мероприятию. Ей даже не дали заняться обязательными утренними чтениями кодекса Ляо-Гай. К своему стыду, Кайсин не увидела среди прислуги Мэйсу. Хотелось извиниться за свое поведение перед сестрой, ведь той и так приходится нелегко. Кайсин никогда не могла долго злиться на кого-то, и чем дольше продолжалась размолвка, тем хуже она себя чувствовала.
Пока слуги наносили краски, поднимая в воздух облака белой пудры, сердце Кайсин тяжелело с каждым мгновением. По какой-то причине сегодняшний прием волновал девушку сильнее, чем обычно. Она ощущала незримую угрозу. Сродни холодному ветру перед бурей ею овладевали мрачные мысли. И то было совсем не чувство вины перед сестрой.
Близилось нечто плохое.
Даже там, в темных подворотнях Лояна, столкнувшись с бандитами, она не ощущала себя настолько беззащитной. Казалось, даже солнце за окном померкло. Небо заволокло тучами, и над городом нависли низкие серые облака. С моря приближался шторм, а с ним и дождь. Спасительный дождь, о котором мечтали все земли Империи после затяжной засухи.
Кто-то задрал Кайсин подбородок и обильно покрыл его белилами. Та же участь постигла и шею до самой груди. От холодных красок лицо девушки покраснело, что вызвало возмущенные вздохи прислуги. К щекам немедленно устремились щетки и кисточки. Пока слуги порхали над Кайсин, подобно стае коршунов, сама она все глубже погружалась в пучину раздумий. Она понимала, что для нее долгожданный дождь не принесет ничего хорошего. Хотя и не могла понять, чего так боится.
Спустя почти час, когда были нанесены последние штрихи, подведены брови, накрашены ресницы, а волосы собраны в витиеватую прическу, Кайсин позволили взглянуть на себя в зеркало.
На миг девушка потеряла дар речи и не смогла узнать собственное отражение. Как будто для нее нарисовали совершенно новое лицо. Ее кожа была бела, как мрамор, тонкие брови приобрели иссиня-черный оттенок и оканчивались длинными стрелками, вокруг глаз распустились, подобно цветам, бутоны ярких теней цвета морской волны, а бледно-красные губы походили на покрытые снегом вишни. Многоуровневую прическу усеивали цепочки из серебра и аквамарина, ленты и нити золотого и синего цветов, а сбоку, у виска, свисал искусно изготовленный буревестник из белого золота.
Зрелище пугало.
И очаровывало.
Кайсин не знала, что и сказать. Хотелось рассматривать себя, кружиться вокруг зеркала и радоваться преображению. Но никто не думал давать ей передышку. Слуги вновь приблизились к девушке.
С нее быстро сняли ночные одежды, отерли тело теплыми влажными полотенцами и покрыли с ног до головы присыпкой и пудрой. Обнаженная, Кайсин стыдливо пыталась прикрыться. Ее одергивали и, с должным почтением, но все же грубо, велели держать руки по швам. Она ощущала себя фарфоровой статуэткой в руках мастера. Вокруг груди ее плотно обмотали хлопковыми лентами, чтобы та не была видна под одеждой, затем облачили в шелковое исподнее, которое скрыли распашной накидкой с серебристыми кружевами, поверх всего водрузили платье с высоким воротником и полами разной длины. Разумеется, синего цвета, с росписью в виде серебряных птиц. Кайсин любила свой родовой цвет, но в глубине души начинала уставать от однообразия. Жаловаться смысла не было. Все равно никто бы не послушал.