Осколки
Шрифт:
— Я не знаю, Джордан. Извини.
— Но… что?..
— Я не приду. Мне жаль.
С минуту она молчала, затем припечатала:
— Ты порой самый настоящий мудак, Натаниэль.
— Мне уже говорили об этом раньше.
— Охотно верю.
Возможно, несколько дней в городе, вдали от тесных стен моей квартиры — именно то, что мне нужно, чтобы обдумать все вопросы. Куда безопаснее, чем ждать, пока первый свой ход сделает враг — спланирует свои дальнейшие действия, если план у него взаправду был. Силы, подтолкнувшие Сьюзен к краю пропасти, свирепствовали и поныне; ее убили, ее труп сожгли — и этого все еще было недостаточно.
— Просто скажи кое-что, Джордан, — попросил
— Почему? — тихо переспросила она, будто не веря своим ушам. — Потому что ты мой друг.
Мы решили, что она заедет за мной через полтора часа. За это время я собрал одежду на три дня вперед и сумку с вещами на ночь и отвез собак к Кэрри. Ее все еще не было дома. Запасной ключ я нашел за ревизионным окном уличного фонаря, отпер дверь и запустил собак внутрь, чтобы не мерзли во дворе. Дождь залил лужайку, между деревьями натекли лужи в четыре дюйма глубиной. Наспех нацарапанная записка, которую я оставил на дверце холодильника, была полна лжи о том, что в Гринвич-Виллидж я провожу исследования для новой книги. Кэрри бы в это не поверила. Она бы разозлилась, но не очень сильно.
Я вернулся в свою квартиру и уже заглушал двигатель, когда Джордан вывернула из-за угла на белом «Порше 911». Мощные лучи фар прорезали завесу дождя. Подъехав, она опустила окно и бросила мне с сочным бруклинским акцентом:
— Эй, приятель, тебя подбросить?
— Вот так всегда — такси не поймать, зато «Порше» к твоим услугам.
— Просто ты слишком крут для обычных машин с шашечками.
— Наконец-то я слышу такие слова от женщины.
Радуги от преломленного света фар разлетелись по всей улице, окрашивая бордюры в разные цвета. Я сел внутрь, и у меня возникли те же проблемы с ремнями безопасности, что и в тачке Харрисона. В «Порше» оказалось даже меньше места для ног. Край сиденья впился мне в бедра — там, где ожоги болели больше всего, — и всякий раз, когда Джордан делала особенно быстрый поворот, мне приходилось сдерживать стон.
— Ты какой-то измученный с виду, — сказала она. — Ты в порядке?
— Конечно. — Я не хотел, стеная на все лады, показаться слабаком, и стал возиться с регулировкой сиденья, пока мне не удалось принять сносное положение. Как могло случиться, что никто не заметил ран Сьюзен? Как она могла молчать, когда ремни безопасности натягивались поверх перекрещивающихся рубцов?
На дождливой скоростной автостраде Лонг-Айленда практически не было машин; мы проехали по ней почти до туннеля Мидтаун, свернули к мосту на 59-ю улицу, пересекли Манхэттен и устремились к верхнему Вест-Сайду. Она гораздо лучше ориентировалась в городском потоке, чем большинство людей, но, с другой стороны, у нее была подходящая для этого машина — Джордан плавно меняла полосу движения, дважды обогнув вставшие у обочины такси, объезжала автобусы и лимузины.
Мы почти не разговаривали, но в тишине не было напряжения; то, что мы должны были сказать, нелегко было произнести в тесноте автомобиля. Разговор, подобный этому, требовал много зрительного контакта и места для жестов руками.
Нью-Йорк в темные часы — место особенное. Окунувшись в его ночную жизнь, сложно остаться в стороне. Лонг-Айленд насчитывает сотню районов и деревушек, и у каждой из них — особая стать и особый стиль, но Манхэттен разрушает границы и спрессовывает свои земли и живущих на них людей в многомиллионную семью, в которой вроде бы и есть уже давно устоявшаяся любовь, но древних обид и счетов друг к другу — не счесть. Возбуждение пропитывает все вокруг и почти осязаемо, равно как и одиночество, и скука. Поток жизни движется на гораздо более высокой скорости, все соприкасаются и соударяются, в зданиях, в метро, в толпе всегда либо сам идешь вперед, либо тебя тащит. Секс и смерть обретаешь здесь быстрее и легче. Глаза невольно перебегают с небоскребов на бары, сканируя группы лиц на пешеходных переходах. Всегда слишком много здесь видишь сразу, зачерпываешь зрелище полной ложкой.
Луна играла в прятки за темными несущимися облаками. Линия горизонта прорезала полосу на черном холсте ночи. Бездомные и уличные музыканты столпились у ломбарда, молодая пара по широкой дуге обошла пожилую оборванку, толкавшую тележку с хламом перед собой. Влюбленные прогуливались по клубам и книжным магазинам в поздний час. Окна ресторанов ярко горели — сверкало столовое серебро, поднимались в воздух бокалы с «Перье». Атмосфера неразрешимых тайн, чтимых безымянных традиций, одинаково непостижимых красоты и уродства разливалась по округе — нельзя было вкусить грех или счастье в полной мере, но их ароматы витали в воздухе.
— Вот мы и на месте, — произнесла Джордан.
Нам повезло найти свободное место впереди, и она припарковалась, не выказывая никаких признаков опасения за то, что ее машину могут угнать, не включая сигнализацию. Само здание было причудливым и стильным, из нового кирпича, обильно остекленное — совсем как дом Хартфордов на Дюн-роуд. Живой водоворот яппи схлынул в тень Коламбус-авеню.
Швейцару, лысому типу с брюшком, выпиравшим из-под камзола с двойным рядом медных пуговиц, было чуть за шестьдесят. Он поприветствовал Джордан широкой улыбкой и чуть поклонился, меня же не удостоив и взглядом. Мы с ней вошли в лифт, и она нажала кнопку десятого этажа.
Откинув мокрые волосы и распахнув пальто, она прислонилась спиной к стене и глянула на меня. На ней был тот «зимний» наряд, в котором она навещала меня в больнице — черные джинсы и свитер свободного кроя. Ее волосы, мило растрепавшиеся, ниспадали на плечи.
— У тебя тут собственное гнездышко? — спросил я. Поначалу я решил, что это вторая — или третья, или четвертая — семейная резиденция Хартфордов, но Джордан держалась тут слишком уж независимо, по-хозяйски.
— Да. Уже год или около того. Хотя, знаешь… нет, поменьше. С марта; семь месяцев, получается. Я обычно подолгу зависаю на Манхэттене, и ехать два с половиной часа назад в Хэмптон — не всегда вариант. Мои родители пока не знают, что я сняла тут квартиру. Но у меня и возможности не было поделиться с ними. Ничего удивительного — в последние два года мы редко видимся.
— Они так часто уезжают из страны?
— Конечно. А когда возвращаются — гостят от силы неделю. Невозможно полностью наверстать упущенное за пять-шесть месяцев за такой короткий срок.
Двери лифта открылись. Я последовал за Джордан по коридору к двери ее квартиры. Помещение оказалось огромным и тщательно обставленным: кожаные диваны, пушистые черно-белые коврики, домашний кинотеатр и еще уйма какой-то незнакомой мне техники.
— Сумку неси туда, — сказала девушка, указывая на гостевую спальню. — Меня тут не было пару недель, так что не жалуйся на пыль. Откроем окна, проветрим немного. Хочешь чего-нибудь выпить?
— Пиво было бы очень кстати, если у тебя есть.
Я убрал свою сумку и снял пальто, пока она готовила выпивку. Я не хотел открывать окна, даже несмотря на то, что они были снабжены замками на петлях и могли оставаться приоткрытыми всего на шесть-восемь дюймов. Она сунула мне банку «Бад Лайт», жестом пригласила сесть. Я так и сделал. Она открыла-таки окно, впуская ледяной сквозняк и шум хлещущего дождя.
Сидя рядом со мной, Джордан взбалтывала виски с содовой. Кубики льда звякали в медленном ритме.