Ослепление
Шрифт:
— Удрал! — установил он. Посылать проклятья ему расхотелось. Он был угнетен потерей ежемесячных ста шиллингов. Вместе с пенсией они давали ему возможность предаваться своей страсти. Он обладал невероятным аппетитом. Что станет с его глазком, если он будет голодать? Он показал Терезе оба своих кулака. Волосы все еще стояли дыбом.
— Вот смотрите! — зарычал он. — В такую ярость я еще никогда не приходил! Никогда еще!
Тереза глядела на валявшиеся на полу книги: показав ей свои кулаки, привратник почувствовал себя оправданным, а ее — вознагражденной. Она и была вознаграждена, но не благодаря кулакам.
— Это же, доложу я вам, был не мужчина! — сказала она.
— Потаскун это был! — зарычал пострадавший. — Преступник! Прохвост! Бандит!
Тереза хотела вставить «нищий», а он уже успел дойти до «бандита». А когда она схватилась за своего «вора», его «бандит» сделал уже невозможным какое бы то ни было дальнейшее
Встав, он сказал:
— Этот урод у меня посмотрит! Тереза всхлипнула:
— Теперь, доложу тебе, я вся твоя!
Она нашла мужчину. Она не собиралась его отпускать. Он сказал: "Цыц!" — и перебрался к ней в тот же вечер. В дневные часы он пребывал на посту. Ночами он помогал ей советами в постели. Постепенно он выяснил, что произошло в действительности, и велел ей потихоньку закладывать книги, пока не вернулся муж. Половину он оставил за собой, потому что Тереза была теперь вся его. Он нагнал на нее надлежащего страху по поводу ее шаткого положения. Но он из полиции, и он поможет ей. По этой причине тоже она повиновалась ему беспрекословно. Каждые три-четыре дня они ходили с тяжелой кладью в Терезианум.
Вор
Своего бывшего профессора привратник узнал с первого взгляда. Новое положение советника при Терезе устраивало его больше и прежде всего было доходнее, чем прежний «презент». Мстить было не в его интересах. Поэтому он не был злопамятным человеком и заинтересованно отвел глаза в сторону. Профессор стоял справа от него. Пакет окончательно перекочевал на левое предплечье. Там он минуту-другую взвешивал его, сосредоточенно углубившись в это исследование. Тереза поступала теперь в точности так же, как он. Резким движением показав вору свое холодное плечо, она страстно вцепилась в свой прекрасный, большой пакет. Привратник уже прошел. Тут муж преградил ей путь. Она молча оттолкнула его. Он молча положил руку на пакет. Она потянула к себе пакет, он держал его крепко. Привратник услышал шум. Не оглянувшись, он проследовал дальше. Он хотел, чтобы эта встреча прошла спокойно, и сказал себе, что, наверно, Тереза задела перила своим пакетом. Теперь и Кин потянул пакет к себе. Ее сопротивление росло. Она повернула к нему лицо, он закрыл глаза. Это сбило ее с толку. Сверху никто не обернулся. Тут она подумала о полиции и о том, какое преступление она совершает. Когда ее посадили в тюрьму, вор отобрал квартиру, он был такой, он не постеснялся. Как только она потеряла квартиру, сила ее убавилась. Кин перетянул большую часть пакета на свою сторону. Книги придали ему силу, и он сказал:
— Куда их?
Он увидел книги. А бумага нигде не была разорвана. Она увидела его хозяином дома. Все свои восемь лет службы увидела она в какую-то долю секунды. Ее самообладания как не бывало. Еще у нее оставалось одно утешение. Она позвала на помощь полицию. Она закричала:
— Он обнаглел!
Десятью ступеньками выше некто разочарованно приказал себе остановиться. Добро бы эта поганая рожа стала выламываться потом, но сейчас, до того как пакеты были сданы! Сдержав рвавшееся из горла рычание, он сделал Терезе знак. Она была слишком занята и не заметила его. Выкрикивая еще дважды "Он обнаглел!", она с любопытством разглядывала вора. По ее мыслям, он ходил в лохмотьях, бесстыдно, с протянутой рукой, так уж у нищих водится, а где удавалось стащить что-нибудь, там и крал. В действительности вид у него был гораздо лучше, чем дома. Она не могла объяснить себе это. Вдруг она заметила, что его пиджак справа на груди оттопыривается. Прежде он никогда не носил с собой денег, его бумажник был почти пуст. Теперь он казался толстым. Она все поняла. Банковская книжка у него. Деньги с нее сняты. Вместо того чтобы спрятать их дома, он носил их с собой. Привратник знал о любой мелочи, даже об ее сберегательной книжке. Все, что имелось или имело место, он находил или выжимал из нее щипками. Только свою мечту о банковской книжке в потайной щели она держала при себе. Без такого резерва жизнь ей была не в радость. В спесивой удовлетворенности тайной, которую она неделями скрывала от него, Тереза, только что жалобно кричавшая "Он обнаглел!", воскликнула теперь:
— Он, доложу я, украл!
Голос ее звучал возмущенно и в то же время вдохновенно, как у всех людей, которые отдают вора в руки полиции. Не было в ее голосе только грустной нотки, появляющейся при этом у многих женщин, когда дело идет о мужчине, поскольку дело шло об ее первом муже, которого она передавала в руки второго; ведь тот же был из полиции.
Он спустился и тупо повторил:
— Вы украли!.. — Другого выхода из этой фатальной ситуации он не видел. Воровство он счел просто вынужденной ложью Терезы. Он положил на плечо Кина свою тяжелую руку и заявил, словно опять состоял на службе: — Именем закона вы арестованы! Следуйте за мной, не поднимая шума!
Пакет висел на мизинце его левой руки. Он властно взглянул Кину в лицо и пожал плечами. Его служба не позволяла ему делать исключения. Прошлое было в прошлом. Тогда они могли ладить. Теперь он обязан был арестовать его. С каким удовольствием сказал бы он ему: "А помните?" Кин сломился, не только под тяжестью руки привратника, и пробормотал:
— Так я и знал.
Привратник отнесся к этому заявлению с недоверием. Мирные преступники лживы. Они только притворяются такими, а потом делают попытку к бегству. Поэтому человек применяет полицейский прием. Кин не сопротивлялся. Он пытался держаться прямо, но его рост заставил его согнуться. Привратник стал нежен. Уже много лет он никого не арестовывал. Он опасался затруднений. Злоумышленники строптивы. Если они не строптивы, то они убегают. Если ты носишь форму, они требуют назвать им номер. Если ты не носишь формы, подавай им удостоверение. Этот не задавал никаких хлопот. Он отвечал на вопросы, он следовал за тобой, он не уверял тебя в своей невиновности, он не поднимал шума, с таким преступником можно было поздравить себя. У самой двери он повернулся к Терезе и сказал:
— Вот как это делается! — Он знал, что баба наблюдала за ним. Но он не был уверен в ее способности оценить детали его работы. "Другой сразу пускает в ход кулаки. У меня арест происходит сам собой. Шума быть не должно. Портачи поднимают шум. Кто знает свое дело, за тем преступник следует сам собой. Домашних животных приручают. У кошек природа дикая. Дрессированных львов показывают в цирке. Тигры прыгают через горящие обручи. У человека есть душа. Орган власти хватает его за душу, и он следует за ним словно агнец".
Он сказал это лишь мысленно, как ни подмывало его прорычать это во всеуслышание.
В другом месте и в другое время столь вожделенный арест превзошел бы его возможности. Когда он еще состоял на службе, он арестовывал, чтобы наделать шуму, и из-за своих методов был с начальством в натянутых отношениях. Он кричал о задержании преступника до тех пор, пока вокруг него не собиралась толпа зевак. Рожденный атлетом, он ежедневно создавал себе цирк. Поскольку люди скупились на аплодисменты, хлопал он сам. Чтобы заодно доказать свою силу, он вместо второй своей ладони пользовался арестованными. Если они были сильные, он отвешивал им несколько оплеух, подстрекая их на кулачный бой. Из презрения к их слабости он показывал на допросе, что они причинили ему телесные повреждения. Хлюпикам он не прочь был повысить меру их наказания. Если ему попадались люди посильней, чем он сам, — а среди настоящих преступников такие порой встречались, — то его совесть велела ему возводить на них напраслину, ибо преступные элементы подлежат устранению. Лишь когда ему пришлось ограничиться одним домом, — ведь прежде в его распоряжении был целый район, — он стал скромнее. Он добывал себе партнеров среди несчастных нищих и лоточников, подкарауливая даже тех целыми днями. Они боялись его и предостерегали друг друга, попадались только новички; при этом он молил, чтобы они приходили. Он знал, что они рады отказать ему в своем обществе. Цирк ограничивался жильцами дома. Так он и жил в надежде на настоящий, громкий арест со всяческими затруднениями.
Потом пошли эти новые события. Книги Кина приносили ему деньги. Он всячески прикладывал тут руку, страхуя себя со всех сторон. Тем не менее его не покидало неприятное чувство, что деньги он получает ни за что. Служа в полиции, он всегда считал, что платят ему за работу мышц. Заботясь об увесистости реестра, он выбирал книги по их размеру. Самые объемистые и старые тома в переплетах из свиной кожи шли в первую очередь. Целый день до самого Терезианума он выжимал свой пакет, как гирю, иногда подбрасывал его, как мяч, головой, брал у Терезы ее пакет, приказывал ей отстать и швырял его ей на руки. Она страдала от таких ударов и однажды пожаловалась. Тогда он стал убеждать ее, что делает это из-за людей. Чем бесцеремоннее будут они обращаться с пакетами, тем позднее осенит кого-нибудь мысль, что книги принадлежат не им. С таким доводом она согласилась, но ей это все же не нравилось. А он и этим был недоволен, казался себе хлюпиком и говорил иногда, что станет и вовсе жидом. Только из-за этой загвоздки, которую он считал своей совестью, он отказался от исполнения своей старой мечты и арестовал Кина тихонько.