Основы литературоведения. Анализ романного текста: учебное пособие
Шрифт:
«Живые и мертвые» – это первая часть трилогии (вторая – «Солдатами не рождаются», третья – «Последнее лето»), существующая как абсолютно самостоятельное произведение и несколько отличающееся от последующих по жанровым качествам. К. Симонов назвал его романом, понимая, что оно явно отличается от повести своим объемом, составляющим 450 страниц текста, но не решился назвать его эпопеей, ибо, как он сказал на одном из последних обсуждений своего труда в Московском университете, это выглядело бы нескромно: сам термин «эпопея» долгое время содержал оценочный смысл и присваивался произведениям особо значимым с точки зрения господствующей идеологии.
Для того чтобы подойти к определению жанра, целесообразно начать с осознания и констатации эмоциональной направленности его содержания. Содержательная тональность этого
Во всех пятнадцати главах данной книги речь идет о первых шести месяцах Великой Отечественной войны – начиная с даты ее объявления, 22 июня 1941 года, и кончая подготовкой решающей битвы под Москвой, которая состоялась в конце 1941—начале 1942 годов. За это время враг не только вступил на территорию Советского Союза, но и неуклонно продвигался к центру страны. Пространственные рамки повествования в «Живых и мертвых» связаны с воспроизведением событий, происходивших на одном из главнейших направлений, а именно на том, где расположены Гродно, Минск, Могилев, Борисов, Бобруйск, Орша, Ельня, Смоленск и другие города и села, так или иначе примыкающие к Минскому шоссе. Сюжетной мотивировкой выбора такого места действия явилось то, что один из героев, И. Синцов, служивший в военной газете в городе Гродно, практически на границе страны, именно туда пробирался из Симферополя, где он был в отпуске, узнав о начале войны. Однако ему, как и многим другим, удалось добраться только до Борисова и тотчас покинуть его, затем с трудом попасть в Могилев, где было Политуправление соответствующей армии, а из Могилева вместе с военными и мирными жителями двигаться на восток. Писатель дает достаточно объективную картину такого движения – трудного, опасного, мало организованного, в ходе которого почти беспрерывно военные подразделения попадали в окружение, выходили из него с боями или без, теряя при этом огромное количество солдат, офицеров и даже генералов. При этом опасность подстерегала отдельных красноармейцев и целые отряды не только со стороны врагов, но и со стороны своих, работников так называемых особых отрядов, которые строго следили за всеми, приходящими с окруженной территории, проверяя их документы, а подчас разоружая целые подразделения, как это случилось с одной из дивизий, вышедшей из окружения с оружием и знаменем и затем почти полностью погибшей из-за невозможности отбиться без оружия при встрече с немцами.
Картина военного отступления дополнялась описанием движения беженцев из приграничных районов. «Кто только не шел в те дни по Минскому шоссе, сворачивая в лес, отлеживаясь под бомбежками в придорожных канавах, и снова вставая, и снова меряя его усталыми ногами! Особенно много тянулось еврейских беженцев из городков и местечек Западной Белоруссии. Тысячи людей ехали на невообразимых фурах, дрожках и подводах, ехали старики с пейсами и бородами, в котелках прошлого века, ехали изможденные, рано постаревшие еврейские женщины, ехали дети – на каждой подводе по шесть-восемь-десять маленьких черномазых ребят с испуганными глазами. Но еще больше людей шло рядом с подводами…. А в руках узлы, узелки, узелочки; пальцы судорожно сжаты и дрожат от усталости и голода.
Все это двигалось на восток, а с востока по обочинам шоссе шли молодые парни в гражданском с фанерными сундучками, с заплечными мешками – шли мобилизованные, спешили добраться до своих заранее назначенных призывных пунктов, не желали, чтоб их сочли дезертирами, шли на смерть, навстречу немцам. Их вели вперед вера и долг… Это была одна из самых мрачных трагедий тех дней – трагедия людей, которые умирали под бомбежками на дорогах и попадали в плен, не добравшись до своих призывных пунктов».
В октябре враг оказался в нескольких десятках километров от Москвы. В самой Москве строились баррикады, так как не исключалась возможность борьбы на улицах города. Как можно представить из нарисованной картины, это были самые тревожные недели и дни лета и осени 1941 года, ибо существовала угроза проникновения врага в самое сердце страны (в повествовании не говорится, но было известно, что Ленинград уже был в блокаде). Такое состояние можно назвать трагическим, ибо противостояние между воюющими силами достигло апогея.
Однако трагические аспекты ситуации нейтрализовались, как свидетельствует автор, тем, что солдаты и офицеры, хоть и гибли
В результате неимоверных усилий «военных и невоенных» (солдат надо было кормить, лечить и одевать) наступление немцев было приостановлено на подступах к Москве. Это было доказательством и следствием той борьбы, которую следует назвать героической, потому что она велась не за частные интересы тех или иных групп общества, а за судьбу народа, за спасение страны, и носила, по словам немецкого философа Гегеля, субстанциональный характер, за что справедливо получила название Великой Отечественной.
Сюжетное действие в «Живых и мертвых» оканчивается ожиданием решающего сражения под Москвой. Оно было знаком первого перелома в ходе войны и весьма знаменательным для дальнейших событий. Позади уже было много потерь и страданий, а впереди еще больше. «Как бы много всего ни оставалось у них за плечами, впереди была еще целая война», – такими словами завершается повествование.
Если попытаться определить жанр этого сочинения, то сразу можно сказать, что это не роман в привычном значении слова, ибо здесь разворачивается не романная, а эпопейная ситуация. Напомним в этой связи широко цитируемые мысли М. Бахтина относительно эпопеи, которые складывались у него при осмыслении классических эпопей. К таковым традиционно относят «Илиаду», «Песнь о Роланде», «Песнь о Сиде», русские былины, ирландские и исландские саги, финские руны и многочисленные эпические сказания разных народов.
«Эпопея как определенный жанр характеризуется тремя конститутивными чертами: 1) предметом эпопеи служит национальное эпическое прошлое; 2) источником эпопеи служит национальное предание (а не личный опыт и вырастающий на его основе свободный вымысел); 3) эпический мир отделен от современности, то есть от времени певца (автора), абсолютной эпической дистанцией». Разъясняя суть этих тезисов, Бахтин уточняет, что «мир эпопеи – национальное героическое прошлое, мир «начал» и «вершин» национальной истории, мир «первых» и «лучших», отцов и родоначальников, добавляя, что «абсолютное прошлое – это специфическая ценностная (иерархическая) категория». Значит, для эпопеи характерно специфически эпическое мировоззрение, для которого понятия «начала», «вершины», «первые», «лучшие», «предки», «отцы» – это прежде всего ценностные категории. Что касается времени, то классические эпопеи – действительно достояние прошлого, но свойственное им миросозерцание может проявиться в произведениях и более поздних эпох. Бахтин напоминает, не называя их конкретно, «героизующие песни о современниках», возникшие уже после эпопей. Нечто подобное можно сказать и о близких нам произведениях, посвященных изображению борьбы за общенациональные интересы. Как бы поддерживая такую мысль, Бахтин говорит: «Конечно, и «мое время» можно воспринять как героическое эпическое время, с точки зрения его исторического значения, дистанцированно, как бы из дали времени. Но тем самым мы изъемлем себя из «моего времени», из зоны фамильярного контакта со мной». В этой мысли важно допущение существования эпопей в наше время и утверждение того, что эпопея приобщает читателей «к миру отцов, начал и вершин», т. е. к миросозерцанию героического типа, которое предполагает ценностную оценку происходящего и пиететное отношение к изображаемому.
В эпопее тоже может быть выделенный герой, чаще других появляющийся в сюжете. Но этот герой – носитель не индивидуально-личного мироощущения, отличающего его от других, а наилучший выразитель общего духа, общезначимых ценностей идеологического, нравственного или религиозного порядка. Такими выступают в «Живых и мертвых» политрук Синцов, а еще более – комбриг Серпилин, вокруг которого и создается атмосфера уважения, пиетета, глубокого доверия к его мыслям и действиям. Это один из представителей так называемых «отцов» и «родоначальников». Такие герои не сомневаются, не ищут, не рефлексируют – они сражаются с верой в правое дело. «За правое дело» – так назвал свое произведение, написанное в годы войны, В. Гроссман.