Особая миссия
Шрифт:
Я тут же споткнулась и решила поправиться:
– …нас, то есть, за то, что лезем не в свои дела… Меня, например, очень теперь интересует вопрос – почему, собственно, нам нельзя двигаться в эту сторону… Значит, кормить людей всяким газетным бредом о «внуках»-террористах – можно, а о настоящих причинах катастрофы – думать нельзя!
Тон у меня, надо сказать, был решительный.
– Нет, Григорий Абрамович! Я думать буду, и с людьми разговаривать стану. Во-первых – я так устроена, а во-вторых, это моя профессия, это мое дело, я словами работаю столько же, сколько и руками… Предупреждаю заранее: следующее, что я сделаю, – узнаю в штабе спасательных работ, сколько пассажиров было в этом злополучном рейсе на «Сергее Есенине». Не думаю, чтобы это оказалась столь уж секретная информация.
– Зачем? – спросил Абрамыч, но я поняла по его интонации – спросил не для того, чтобы оценить, стоит ли мне это разрешить, а самому интересно стало.
– Капитан Самойлов, насколько я помню, – ответила я, – сказал какую-то непонятную фразу: «Пассажиров на теплоходе было слишком много»… Или что-то в этом роде… Я не могу ее никак интерпретировать, потому что мне не хватает информации. Я не могу исключить формально-логическое ее истолкование, поскольку не знаю – сколько же на самом деле было пассажиров в ту ночь на судне, сильно ли оно было перегружено, как утверждает капитан, могло ли это ухудшить его ходовые качества и затруднить управление им… Мне нужно это знать.
Григорий Абрамович встал и поднял обе ладони, как рефери на ринге, останавливающий боксеров. Хотя мы в драку и не лезли.
– Все, коллеги. Закончили. Мне настроение группы ясно. Пора работать…
– Добавлю все же, – продолжил он, сделав секундную паузу, – что я это настроение разделяю… Мы не подменяем собой следственные органы, как это утверждает полковник ФСБ Краевский, с которым, кстати, у меня нет никаких старых счетов, хоть знаем мы друг друга достаточно давно, наверное, с Чернобыля… Мы не превышаем свою компетенцию, как это утверждает генерал Кольцов. По крайней мере, пока не превышали… Не думаю, что можно счесть таким превышением и Олин интерес к числу пассажиров на теплоходе. Это информация открытая…
Он осмотрел нас, как полководец перед сражением, и объявил:
– Через три минуты – в полной боевой готовности собираемся у катера. Задача на смену – окончательное обследование корпуса судна на предмет установления погибших. Задание ответственное. Через восемь часов теплоход будут снимать с вынужденной стоянки и отбуксируют на местный судоремонтный завод, где корпус будет разрезан на части. Не буду напоминать, что обследование должно вестись с максимальной тщательностью. Если останутся малейшие сомнения, что на судне есть хотя бы еще одно тело погибшего человека, график работ будет сорван и обследование – повторено. А вот это уже станет свидетельствовать о нашем с вами непрофессионализме… Всё. Жду всех на берегу.
Когда вы выбирались из палатки, Абрамыч взял меня за руку и сказал вполголоса:
– Если ты задержишься на некоторое время на берегу, я не обращу на это особого внимания… Штаб спасательных работ знаешь где?..
…Конечно же, я воспользовалась намеком своего командира и задержалась на берегу, когда наша группа отправилась на теплоход. Приказать мне продолжить сбор информации о причине катастрофы он не мог, но и запрещать не хотел. Поэтому предоставил самостоятельность в решении. Что ж, спасибо. Большего и не нужно.
Однако в планы мои входило не только добыть информацию о числе пассажиров. Самостоятельность я привыкла толковать в расширительном смысле, иначе какая же это самостоятельность? Бегать вдоль запрещающего проход барьера и испытывать от этого удовольствие я не люблю и не могу. Прежде всего, не понимаю, почему мне нельзя интересоваться, как погибли люди, тела которых я совсем недавно вытаскивала с искореженного теплохода. Почему я должна остановиться, если моя мысль и интуиция настаивают на том, что должна шагнуть дальше? Только из-за нежелания генерала Кольцова допустить меня к этой информации? А собственно, почему? Терпеть не могу монополий…
Штаб спасательных работ располагался в середине Центральной набережной, в здании шестнадцатиэтажной гостиницы, носящей «сверхоригинальное» для волжского города название «Волна». Шестнадцати этажей, пожалуй, и маловато было для множества начальствующего люда, слетевшегося на место катастрофы. Чем больший пост занимает человек, тем большая свита его сопровождает: разные там секретари, референты, помощники, заместители, охранники и т. д. Посмотришь иной раз на эту кучу людей, вьющихся вокруг одного начальника, и думаешь: «До чего несамостоятельный народ эти большие чины – шагу не могут сделать без референта или помощника. Интересно – везде сложилось так? Или это какая-то особая специфика истинно русского национально-бюрократического характера?..»
Я не стала появляться в штабе в форме спасателя, справедливо полагая, что три минуты на то, чтобы потом переодеться в своей палатке, у меня найдутся… А в обычной одежде затеряться среди множества дамочек и молодых людей было очень просто. Я могла представиться, например, родственницей кого-то из пассажиров, но это не помогло бы мне решить свою главную проблему – я хотела попытаться проникнуть туда, где содержали капитана Самойлова, которого допрашивали сейчас члены государственной комиссии. Работала комиссия здесь же, в гостинице, занимая три верхних этажа. Как мне осуществить свое намерение, представляла с трудом, я же не частный сыщик, в конце концов, отработанных приемов для таких ситуаций у меня нет, но надеялась на удачу и свою способность к импровизации.
Как ни странно, мне удалось практически беспрепятственно проникнуть на пятнадцатый этаж, на котором и содержался, по моим расчетам, капитан «Сергея Есенина». На шестнадцатом заседала сама комиссия, а на четырнадцатом наверняка располагались всевозможные пресс-секретари и референты. Они всегда занимают позиции на краю зоны ограниченного доступа, поскольку общаются с прессой, а кто же пустит журналистов хотя бы на один шаг дальше, чем это разрешено начальством?
Хорошо зная отношение охраны к журналистам, я и не пыталась выдавать себя за корреспондента какой бы то ни было газеты. Будь ты хоть из «Морнинг стар», хоть из «Плейбоя» – это не поможет тебе продвинуться на шаг дальше корреспондента каких-нибудь «Урюпинских ведомостей». Мне помогли сам генерал Кольцов, моя профессия и инерция психической реакции, свойственная каждому человеку.
Я опробовала свой метод на первом же охраннике, который преградил мне путь в лифт, работающий только на три последних этажа. Четко, как того и требует устав, я отбарабанила ему:
– Секретарь-референт генерала Кольцова капитан МЧС Николаева. Отдел экстремальной психологии. Секция оперативных экспертиз.
И сунула ему в лицо свое развернутое удостоверение. Поближе к глазам, чтобы не смог внимательно прочитать. В удостоверении было подтверждение двум фактам, которые я только что о себе сообщила: там было указано, что я действительно капитан МЧС и в самом деле – экстремальный психолог второй категории. А доставать список генеральской свиты и искать в нем, внесена ли фамилия Николаевой в число лиц, которым разрешен беспрепятственный допуск на три верхних этажа, охранник то ли постеснялся, то ли счел излишней формальностью. К чему, собственно, я его и подбивала. Или – «что и требовалось подсказать», как любит выражаться наш Игорек. Я так и не поняла, какая структура выставила свою охрану на этаже, но это не имело существенной разницы – фамилия генерала Кольцова звучала магически и для МЧС, и для ФСБ. Может быть, дело в том, что на его уровне эти две силовые структуры взаимодействовали очень тесно? Но охрана пропускала психолога-референта генерала Кольцова практически беспрепятственно.