Особняк
Шрифт:
Старик налил две тонкого фарфора, прозрачные, как бумага, чашки.
– Посоветоваться пришел, - повторил Ребров. Краузе насторожился. Насчет женщин советовать не любил, но еще пуще не любил людей, которые советовались насчет женщин. Он помнил, как вчера младшая Канашкина обхаживала каперанга. Подсиделась девка. Скоро тридцать. Решила, видно, пора.
Что-то в лице старика заставило каперанга тут же пояснить:
– Шесть месяцев погулял. Хватит. А за что схватиться, не знаю. Предложили одну фирму. Пришел на собеседование. Солидно. Мебель, оргтехника, секретарши. Документы мои посмотрели. Я не с улицы. Порекомендовали. А мне их шеф вдруг в лоб говорит:
"Хочешь
Ребров замолчал. Молчал, раздумывая, и Краузе.
– Зицпредседатель Фунт?.. Бесплатно...
– Сыр в мышеловке, это я знаю, но мне порекомендовал надежный человек. Служили вместе когда-то. Он раньше на берег сошел...
– И давно вы его не видели?
– Лет семь. Теперь тоже на фирме. Деньги имеет приличные. Но он и у нас зам по обеспечению был. С коммерческой жилкой товарищ.
– Деньги, деньги, деньги... Верите вы в то, что деньги могут испортить человека?
– - Не знаю... Верю. А очень большие?
– Верю.
– Семь лет, - напомнил Краузе.
– - Да. За семь лет могло произойти что угодно. Но тогда как же верить? Сейчас везде так.
_ Почему только сейчас? Я историей уже три года занимаюсь. Бумажки, документы, свидетельства... Была такая хитрая организация - Большевистский центр. С благими намерениями создавалась. Ради сплочения. Сам Ильич, как нынче говорят, учредителем был. А вот покопаешься в справках, - куда дели наследство Шмидта? Двести восемьдесят тысяч! Соратники... Братья по партии... У кого тифлисские деньги обменивали? У чикагских гангстеров? Одни кровавые бумажки на другие... Нет, Вася, сегодня надо быть очень осторожным, чтобы не испачкаться. Ты Героя непросто получил. Не за красивые глаза. Осторожней надо быть...
– А как же быть?
– Выпей с другом. Крепко выпей. Я вчера видал, ты можешь. Голову не потеряешь. И не на его пей. Пригласи его. Хреновые люди всегда из чужого кармана больше стараются вылакать и подороже. Не скупись.
– Это я могу... Могу, - повеселел Ребров.
– Прямо сейчас и позвоню, все равно голова после вчерашнего не на месте. Спасибо.
Ребров поднялся и направился к двери.
– Да. Кстати, как вам моя вчерашняя соседка?
– уже в дверях обернулся каперанг.
Старик сморщился, как от зубной боли.
– -Понял, не дурак, - козырнул весело Ребров, довольный тем, что собственное мнение совпало с мнением Краузе.
После ухода Реброва Семен Семенович посидел неподвижно несколько минут и понял, почему вдруг стало как-то неуютно и неспокойно на душе. Соблазны. Сколько было их в жизни Краузе? Не счесть. Он помнил одну из своих экспедиций. Как добирались до Киренска, как ждали погоды и вышли на Маму. Искали золото, нашли слюду. Морозы стояли страшенные. Кедровый стланик донельзя затруднял передвижение. В день делали не более пятнадцати километров. В Киренске он разговорился со ссыльным. Свое тот отсидел, и срок ссылки закончился, а в центр человек не рвался. Зачем, ответил вопросом на вопрос Семена, что я не имею здесь, чего бы имел там? Одного нет - страха. И слава богу. За это ощущение полного отсутствия страха можно пожертвовать комфортом. Чем угодно. А обратно в зоопарк не хочется. Зоопарком ссыльный называл свою прошлую жизнь. На дворе стоял сороковой год. Краузе был молод, и ему трудно тогда было ощутить себя вне Москвы, института, друзей. Этот же человек считал себя вполне счастливым. Перед самым отъездом Краузе ссыльный устроил прощальный ужин. Вот тогда-то, подпив основательно, показал Семену карту, на которую были нанесены несколько "карманов". Золото, понял Краузе, много золота. Очень много. Самородное. Выдавленное в верхние слои почвы, оно лежало почти под ногами. И каждый "карман", может быть, тонна, может десять. Утром ссыльный был мрачен и задумчив, потом подошел к упряжке Краузе и тихо сказал, что хотел бы, чтобы золото досталось народу - народу, а не клике усатого Таракана. И Семен дал слово молчать. Вернувшись, он передал комиссии материалы по слюде.
Нет. Окончательно не писалось. Краузе решил устроить себе променад. Променад осуществлялся в пределах двора между домом-комодом и строением No 2. Чаще всего Семен Семенович брал с собой шахматы, которые сам же искусно вырезал из липы. Липу повалил ураган несколько лет назад. Пришли озеленители-благоустроители, ствол попилили для удобства перевозки на чурки, и Краузе с помощью Дым Дымыча оттащил одну домой. Две успели унести к себе Гороховы.
Коаузе вышел во двор и направился к лавочке.
Дым Дымыч встретил его радостно. Они расставили фигуры, и Семен Семенович разыграл дебют Капабланки. Противник у него был не из сильных. Иногда Воронцов играл очень неплохо, но характер... Характер не давал ему играть ровно. Дым Дымыч не умел проигрывать. Пускался в рискованные авантюры. Кого другого такая манера игры могла ввести в заблуждение, но не Краузе. Семена Семеновича научили шахматам в лагере. И первое, что он усвоил, - терпение. Никогда не рассчитывать на чужую глупость.
Но сейчас игра совсем не клеилась. Воронцов был вял и рассеян. Чувствовалось, что радость при ветрече вызвана не возможностью скоротать время за интеллектуальной игрой. Дым Дымыч представлял собой сплошные вопросы, скопившиеся внутри, словно пар в котле.
Краузе смешал фигуры.
– Ладно. Хватит. Это не игра. Выкладывайте, Дмитрий Дмитриевич. Пусть сегодня будет день вопросов и ответов, - предложил он, складывая фигуры в мешочек.
– Какой день?
– не сразу понял визави.
– Вопросов и ответов. Вы же меня целое утро дожидаетесь. Я в окно видел.
– Да. Правда, - согласился Дым Дымыч и откашлялся.
– Я вот о чем... Четвертый день уже, как жена... Как Тамары нет... Я проснулся сегодня... Вернее, не спал почти. Так, какое-то непонятное состояние. И все думал, думал, думал. Ничего не могу понять. Как дальше быть? Пока жива была, все ясно. Когда за молоком идти, когда жировку оплатить, когда к Костику на Смоленское... Оградку бы надо поправить, но уж теперь вместе... Вот ее зарою и поправлю... О чем это я?.. Ах да. Тоска, Сема. Чуть руки на себя не наложил. Потом подумал: вот умные люди говорят, пока мы их помним, они как бы живы... рядом. Пока помним. Не знаешь, кто сказал?
– Многие. Метерлинк, Дюрренматт... Многие.
– Ты мне вот что скажи... Ты трех жен имел. Двух плохо помню, а последняя ходила... Ваши отношения, я в них ничего не понимаю, это ваше, и больше ничье, но ведь она уже не ходит...
– Не ходит.
– Умерла?
– Умерла.
– Ты же ее любил.
– Любил. Я всех их любил. Всех трех. По-разному, но любил.
– Бог с вами. Мне это непонятно. Но вот последняя умерла, и как ты?
– Тяжело, Дима.
– Семен Семенович впервые назвал соседа по имени. Тяжело.