Останкинские истории (сборник)
Шрифт:
Дабы ответствовать, должно было обратиться не только к силам, какие и обеспечили благополучный уход из американо-японского «Гуадалканала», но и к своим долгосрочным обретениям. Что Шеврикука и сделал. Его тотчас завертело, ткнуло головой в твердое, ушибло, но не одурманило болью, камни же стали словно бы сыром, потом и плавленым, и творожным, Шеврикуку проволокло сквозь сырково-творожную массу, не измазав и не забив ему нос, рот и уши, а затем и вынесло в пустоту. Пустота была черной, явно замкнутой пазухой в чем-то, пещерой или камерой, догадался Шеврикука. И догадка его вскоре подтвердилась. А прежде он услышал женский вскрик, не громкий, не истеричный, но скорее брезгливо-предупредительный,
Без всякого разумного движения мысли Шеврикука выхватил бинокль, и тот неожиданно испустил свет, не яркий, но давший увидеть женщину в монашеском плаще с капюшоном. Бинокль словно бы вызвал другое свечение. Над Шеврикукой, уткнувшимся в камни, возникло тюремное оконце с решеткой. Женщина, хотя Шеврикуке удалось разглядеть лишь нижнюю половину ее лица, была несомненно Гликерия. Но требовалось и подтверждение.
— Ты рада мне так, — сказал Шеврикука, — будто я и впрямь мышь.
— Шеврикука? — с удивлением произнесла Гликерия.
— Кто же еще? Ты что, меня и не ждала?
— Ждала, — подумав, ответила Гликерия. — Но с сомнениями.
Теперь Шеврикука разглядел камеру. Длинная, узкая. Пенал. Или часовня? Гликерия сбросила капюшон, откинула голову и стала похожа на героиню Флавицкого, измученную ужасами мира и оскорбленную подлостью известных ей лиц.
— Ты прикована?
— Да. Я на цепи, — сказала Гликерия. — Здесь узилище.
— Сейчас я освобожу тебя. И выведу отсюда.
— Нет! Нет! Меня не надо выводить отсюда! И не надо освобождать от цепей! — вскричала Гликерия чуть ли не в испуге.
— Но зачем я здесь?
— У тебя много времени? — спросила Гликерия.
— У меня времени мало.
— Тогда будем говорить коротко. И вопросов следует задавать немного.
— Но все же — из-за чего ты здесь?
— Не по своей воле. Из-за чужих козней!
— Из-за чьих? И в чем нарушена или уязвлена твоя воля?
— Если ты явился сюда мстителем или освободителем, — сказала Гликерия, — твой приход бессмысленный.
— Что и зачем я должен делать? — спросил Шеврикука. — Нас могут слышать и наблюдать теперь?
— Я думала: ты позаботился о том, чтобы не могли… — Гликерия будто бы удивилась его вопросу.
Шеврикуке вновь пришлось обратиться к приданным ему силам.
— Так что и зачем я должен сделать?
— Если это не противоречит твоим отношениям ко мне, твоим желаниям, твоим возможностям, я просила бы тебя, я умоляла бы тебя проникнуть в нечто, добыть нечто, что обеспечило бы мне истинное положение и свободу, в частности, от страхов и дурных обязательств.
— Наволочки хватит? — спросил Шеврикука.
— Что? Какой наволочки? Для чего?
— Для добытого. Мне в силу самых разных причин, не в последнюю очередь — сословных, удобнее всего уносить добычу в наволочках.
— Ты балагуришь, Шеврикука! Ты смеешься… — И Гликерия расплакалась.
— Ничего подобного, — сказал Шеврикука мрачно. — Я не шучу. И ты бы могла знать мои привычки. Но где уж тут помнить о них…
— Не обижайся, Шеврикука. — Гликерия шагнула к Шеврикуке, произведя звон оков.
Шеврикука расстроился или даже испугался. Слезы уже состоялись, цепи зазвенели, следом могли открыться нежности, и все пошло бы прескверно. Он положил себе избегать всяческих проявлений чувствительности, чтобы не мешать делу, он и держался, но теперь и сам шагнул навстречу Гликерии, дал ей уткнуться ему в грудь и выплакаться.
— Все. Оставили, — сказал Шеврикука, отстраняя Гликерию. — Если я вспомнил наволочки, значит, я настроен всерьез. Будь добра, излагай суть дела.
Суть дела содержалась в следующем. Гликерия, хотя и принадлежала к роду Тутомлиных, из-за того, что служила в доме на Покровке привидением, многого в этом доме не могла, не имела на то прав. Доступное простой личности в силу установлений было недоступно ей. Под простой личностью можно было понимать и Шеврикуку. Нарушение установлений каралось жестоко (в узилище же ее затворили изза других бед и злоключений, не расспрашивай сегодня каких). Потому и простенький бинокль, шестистепенная штучка, добывался известным Шеврикуке способом. Перед самым затворением в узилище Гликерия все же отважилась и попыталась пробраться к покровским тайникам. Однако во всех местах и щелях ее проникновений Гликерию словно бы током отшибало. «К тому же я не такая, как ты…» — «Проныра», — подсказал Шеврикука. «Нет, нет! — не согласилась Гликерия. — Просто ты лишен моей щепетильности и многих моих ложных комплексов. К счастью, и Бушмелев по установлениям не может проникнуть в тайники», — тут же сообщила она. «При чем тут Бушмелев?» — насторожился Шеврикука. «Ни при чем, ни при чем! — поспешила ответить Гликерия. — Но он может нанять…» Она замолчала. «Пройдох, таких, как я… — хотел было продолжить за Гликерию Шеврикука, но слово „пройдоха“ в нем задергалось, подпрыгнуло и превратилось в „Продольного“. — Может, может! — убедил себя Шеврикука. — Надо тотчас же действовать!..»
Стало быть, Шеврикуке, раз он взялся, предстояло проникнуть в тайники и добыть… Последовали перечисления, какие скоро утвердили Шеврикуку в мысли, что одной, даже и купеческой, первогильдийной наволочки ему будет мало. Тут тебе хоть из купчихиной перины выпускай пух и закидывай перину за спину.
— Но там, говорят, все давно выгребли, там ничего нет! — убежденно сказал Шеврикука.
— Есть, есть! — схватила его руку Гликерия. — И в кабинете-убежище Федора есть, и в тайниках рядом с ним он держал реликвии своих дядьев и дедов. Добраться до них никто не мог. Один лишь твой подселенец. Но он унес только бинокль.
— А чаша? А клеть?
— Увидишь! Увидишь! Проберись!
— Проберусь! — заверил Гликерию Шеврикука. Он уже ощущал себя пробравшимся и одолевшим неприятеля. Он сокрушил стены и расшвырял преграды.
Впрочем, надо было утихомириться. После следующих перечислений Гликерии, прозвучавших деловито, Шеврикука почел нужным иметь еще две наволочки. Особого упоминания удостоилась некая историческая булава. «Символ власти военачальника», — вспомнился Шеврикуке вопрос недавнего кроссворда с фрагментами. Чья это булава и какому военачальнику она теперь предназначалась? Не новому ли воеводе? На вопросы о булаве и бочонке Полуботка с золотом Гликерия отвечала нервно. Бочонка там действительно нет, Мазепа его туда не завозил, а что касаемо булавы, то какая, чья, кому, зачем, она все объяснит Шеврикуке позже, позже, позже! Сейчас надо спешить. Согласен, кивнул Шеврикука. Как личное одолжение (а остальные — не личные, что ли?) Гликерия просила отыскать одну миниатюру, ей очень дорогую, она сейчас нарисует, где искать, картинка могла заваляться, на ней — женщина на лошади, со шпагой в руке, ну, он сам увидит и поймет…
— Все, что ли? — спросил Шеврикука, как бы давая понять, что хватит, и так добра тащить достаточно, нельзя пережадничать, тем более что надо спешить.
— Да, — сказала Гликерия. — Сейчас все повторю по порядку.
Повторила. Шеврикука шевелил губами ей вдогонку, укладывая в себе пункты стратегемы. Назначенное к выносу из дома Тутомлиных его озадачило. Зачем Гликерии столько всего, несочетаемого к тому же, будто она барахольщица и желает иметь дела с торговцами антиквариатом?
— Во всех этих предметах есть смысл и мифологическое назначение. Со временем, через несколько дней, у тебя отпадет необходимость задавать вопросы.