Остановка. Неслучившиеся истории
Шрифт:
Хорошие это минуты. Солнце зашло, но светло еще будет долго; дела по хозяйству необходимые сделаны, жена, ребята, сам он – все вместе, все одним теперь заняты. Грибы в бочке помокли немного, и сколько бы их ни было, а до последнего кажется, что еще ой как много: всплывают они, на поверхность рвутся, легкие потому что. И запах от них идет… Михаил Палыч любит крепкие, предосенние запахи – как чеснок пахнет, укроп, и вот грибы какой запах имеют. Надежный, сытный, придающий уверенность.
А потом постоят дня три, обязательно чтоб под гнетом и чтоб воду менять, выйдут горечь из них, яд,
Исходил Михаил Палыч сопки. Хорошо, что не рубаху под штормовку надел, а свитер. Снял его, завязал узлом рукава и ворот – получился мешок. А ведро уже с горкой. Испачкается свитер, конечно, жена заворчит… Маслята, на то они и маслята, что скользкие, будто обваляли их в масле; а молоденькие-то какие! На многих снизу и пленочка еще не лопнула. Да, Люда, скорее всего, мариновать таких красавцев захочет. Дело ее. Маслята и обабки сдаст Михаил Палыч ей: на твое, мол, усмотрение. А с остальными – сам.
Помаленьку стал возвращаться к деревне. В осинничке подобрал несколько подосиновиков. Они навроде обабков, только шляпка у них рыжеватая и ножка на срезе быстро синеет. Вот еще на жареху добавка.
После осиновой рощицы лес совсем пошел смешанный. Тут и сосны, и ель кое-где, береза, осина, кусты всякие, ивняк даже, черемуха. Солнца мало, трава чахлая, прогалины попадаются редко. Такие места любят волнушки. Так и есть. Мало, правда, но оно и понятно – еще им не срок. Им заморозочка надо, когда листва полетит. Волнушка – позднего августа гриб. Но все ж таки есть мала-мала.
Что ж, полный набор почти получился. Как в сказке какой или во сне. Вот бы груздя еще настоящего… В те места и идет теперь Михаил Палыч, приберег на конец. Начал с легкого, с так себе грибка – с сухого груздя, а закончить поход мечтает царем грибов. Тьфу, тьфу, тьфу, загадывать здесь нельзя. Есть – есть, нет – и ладно. И так вот – грех жаловаться. А хотелось бы хоть один найти, для души. Поверх горки на ведре его так положить…
Снова ложки. Лес все смешанный, густой, земля мшистая. Надо теперь очень внимательным быть. Груздь, он гриб капризный, ему, такому, и положено капризным быть. Сильный он. В руку возьмешь и чувствуешь – груздь. А когда кочку вдруг заметишь, где он сидеть может, так душа ойкнет и замрет и на колени встанешь. Рыжик, обабки, маслята на корточках режешь, а груздь – на колени обязательно надо. Как-то выходит так.
Михаил Палыч крадется тихо и осторожно, наклонившись, заглядывает под кусты, пробует кочки палочкой. Пусто пока. Ох, хотелось бы… Вспоминаются прошлые годы. И сколько по грибы он ходит, а всё волнуется, как первый раз, как ребенком.
Что-то вдалеке затрещало. Знакомо и однообразно, нехорошо. И стремительно приближается, нарастает, грозит придавить. Михаил Палыч выпрямляется, смотрит вверх, но неба не видно, его закрывают плотные, одна к одной, кроны сосен. Звук обрывается резко, снова становится хорошо и спокойно…
Та-ак, под этим кустом уже посмотрел… И слышит хриплый, со сна неприятный голос жены:
– Миш, вставать пора. Слышишь? Опоздаешь ведь – у тебя дежурство сегодня.
– У-у, – тонко и жалобно, как-то по-детски простонал в ответ Михаил Павлович. Проснулся от этого, совсем не его, жалобного стона; и уже своим,
Остановка
Случаются в конце сентября такие дни – невыносимее, чем зимой, в лютые морозы. Даже в квартирах зябко, а на улице зуб на зуб не попадает, живот сводит, ноги и руки ходуном ходят. И думать ни о чем невозможно – в голову как ледяного бетона налили…
В такой день от трех деревушек возвращался в город маршрутный автобус – не новый, но еще крепкий ПАЗ. Дождя хоть и не было, но по окошкам стекали мутные, вязкие капли. Внутри вертикально стекали, а снаружи боком, сдуваемые ветром движения.
За окнами с обеих сторон одно и то же: лесополосы, а дальше поля, и снова лесополосы, и снова поля до далеких увалов. Тополя почти голые, кое-где висят сморщенные листья. Но вот один весь в серой и пышной листве. Не выдержал летней засухи. Живые сбрасывают листву, а ему, мертвому, не надо. Мертвому всё равно.
Летом и нескольких рейсов мало – постоянно битком, а сейчас в автобусе человек пять, не считая водителя и кондуктора. Но куда в такую погоду… По городу не погуляешь, разве что в магазины за самым необходимым.
ПАЗ выбрался с ухабистой районной дороги на федеральную и побежал резвее. И люди стали пытаться подрёмывать, пряча руки в рукава курток и плащей, носы в воротники, шарфы. Но дремать не получалось – в салоне, кажется, стало еще холоднее.
– Водитель, включите печку, – потребовала одна из женщин.
– Да включена.
– Колотун страшный просто.
– Может, форточка открыта где. Поглядите.
Никто из пассажиров не двинулся проверять, тогда встала кондуктор, прошла, заглядывая под короткие шторки с бахромой.
– Всё закрыто. – Наклонилась, пощупала железный выступ с левой стороны салона. – И печка греет. Одеваться надо теплей.
Сама она была в зимнем пуховике, сапогах с высокими голенищами. В голенища заправлены шерстяные штаны.
– Организм не привык к холоду, вот и мерзнем, – объяснил пожилой здоровенный мужчина с седыми короткими волосами. – В пятницу еще жара стояла какая, я в одной майке работал, а сегодня вон…
– Заморозки скоро, – прозвучал грустный вздох.
– При такой погодке нескоро. Погниет просто всё.
Заморозки уже были, недели две назад. Несильные. Прибило помидоры, огурцы, что росли на грунте, а картошка стояла бодрая. Копали ее с сожалением – понимали, пора, а душа просила повременить: пускай еще порастет. Кто выкопал да высушил, успел спустить в подполья и погреба, сейчас радовались. Другие сердились на себя, глядели на небо, искали солнца…
Пейзаж за окнами тот же и тот же. Поля, лесополосы. Иногда своротки к другим деревням. Деревень отсюда не видно, они далеко – за полями, за увалами. Никто, наверное, из пассажиров там не бывал, но слышал с детства их названия: Нижняя Ничка, Верхняя Ничка, Коя, Каратуз, Мураново, Сухое Озеро… Когда-то манили они, эти названия, хотелось узнать землю вокруг, увидеть, но с годами желание гасло и погасло совсем. До города вот – и обратно. В свой дом, к своим привычным и никак не кончающимся делам.