Остаться людьми

Апраксина Татьяна

Лежать на скользком полу, то и дело касаться его рукой, удивляться — гладкая, словно полированное дерево, поверхность, но если нажать пальцем, слегка прогибается. Ложе, предложенное хозяином, слишком узкое и жесткое, и если второе еще привычно, то необходимость держать ноги согнутыми, упираясь либо спиной, либо коленями в стену злит. На полу удобнее, проще — не больно-то отличается от ночевки в поле. Если не думать об этом поле, если запретить себе разглядывать каждую деталь, каждую странную вещь, обстановку, заставляющую вспомнить о давешней простуде… Узкое, короткое — едва по ширине плеч, и ноги подгибать приходится — ложе на прямых ножках. Впрочем, люди здесь все невысокие. Красный материал, похожий на крашеное дерево, но если щелкнуть ногтем — не дерево, другой звук,

легкий и звонкий. Шелковистый, чуть скользящий под пальцами материал, в котором не различить нитей утка и основы. Если протянуть руку и пощупать подушку, то набита она чем-то, едва заметно скрипящим. Это не перо, не пух. Все чужое и удивительное, можно долго разглядывать, но глаза слипаются: уж больно много чужого, и ничего, ничего, кроме одежды — своего, привычного. Неужели это навсегда?

Нет у нас никакого актера. Да и не актер это вовсе. Никто в пальто. Без документов. Неместный. Совсем неместный. Ну давайте, господин мэр, предположим, что раз в три года в Невер-парке с неба падают люди. Традиция у них такая. Сначала падают, а потом обратно запрыгивают, и все, и никаких проблем. Да, выпил. А что, честному избирателю после такого нервного дня уже расслабиться нельзя? Да плевать мне, кого он там убил. Какого-нибудь бритого ньюба. Полисам же легче. Это добро у нас в городе плодится каждый день. Сколько искалечил? Пятерых? Молодец. Да вообще нечаянно он. Традиция у них такая. Не любят неприличного обращения. Другие люди. Не то что сопляки бритолобые.

Ушел. Вот хоть арестовывайте меня, хоть что. Ушел. Отпустил я его. И никакого укрывательства вы мне не прилепите. Ничего не знал. Подвез человека до приличного района. Высадил. Утром высадил, да, а что — запрещено? Он мне не говорил, кого там убил, кому что поломал. Ничего не знаю. Высадил и нарочно спиной отвернулся, чтобы не видеть, куда пойдет. Скушали, господин мэр? А теперь отстаньте от честного Хорна. Не моя это заправка! Не я это! У меня и костюма такого нет! Хорошо, чтоб вам подавиться, господин мэр. К коллекторным я его отвез. Скушали? Ищите, ищите. Коллекторные вам в помощь. Там и не от таких годами прятались!

Спуск под землю. Когда к горлу подступает крик ужаса, остается только сжать губы, потом закусить их — до крови, до невозможности развести сведенные спазмом челюсти, и молиться богам: не дайте мне заорать. Позорно, постыдно, недостойно. Узкие ходы, полумрак, осклизлые ступени, покрытые странной корявой чешуей стены, запахи — впервые живые, но не менее гадкие, чем прежние: дерьмо, моча, тухлая застоявшаяся вода, сырость и плесень. Словно подземелья давно заброшенного тюремного замка — но бесконечные, должно быть, этот замок размером со столицу.

К Косому К в стоки? Дайте, пожалуйста, бланк заявления об увольнении. Месячный оклад? Хорошо, я бланк сам распечатаю. Годовой? За разговор? И расширенную страховку для всех членов семьи. Полную пятилетнюю.

Как странно, что и они, и я говорим на одном языке. Чудо святой Этель действует и здесь? Надо будет потом спросить. Они не похожи на врагов. И даже не похожи на тех невежд, которым пришлось указать место.

Господин мэр как на елке живет, ей-ей. Думает, ему на шару все готовы лезть к коллекторным. К Косому К — вот так, за здорово живешь, за оклад его вшивый, который на белые тапочки только-только хватит, если что. Вообще Косой К парень нормальный, на самом деле. Шарахнутый, конечно, на обе головы. Да нет, увидишь, одна у него голова. Но шарахнутый — как на две.

Я хочу спать, я не могу здесь спать, хочу и не могу, хочу — и не могу, под землей, в тесной каморке размером с кладовку, где потолок валится на голову, а кривые стены обступают со всех сторон… только я не хочу, чтобы они видели, что я — не могу. «Никогда не показывай, что думаешь, что чувствуешь, чего хочешь. И вдвойне берегись выказать слабость» — отец, а вы смогли бы следовать своему уроку здесь?

Я — могу. Вы гордитесь мной, отец? Вы так гордились нами, когда мы не выдавали чувств — и презирали, до смерти презирали, когда случалось иначе. До смерти — и если бы это было шуткой. Увы.

Косой,

я знаю, что от вас выдачи нет. Знаю, не вопрос. Будь спок! Только поговорить. Очень вперлось господину мэру узнать что-то про актера. Такого, белобрысого, из Невер-парка. Служба, сам понимаешь. Собачки не служат, собачки на сворках ходят. Так что за актер-то такой? Вот счастье-то будет, когда я приду назад и мэру скажу, что его актера трясучка прихватила… Не знаю я, что ему так уперлось, но вряд ли дело в банде поломанной. Это у господина мэра любопытство побегунчиковое обострилось, за казенный счет. Актер, говорят, не первый уже. Может, у них секта, а, Косой? Так что мне ему сказать-то, чтоб отвалился? Чего? Я столько не вклею. Да мне растереть, правда это или нет. Мне надо начальничку что-то сказать. Пусть будет секта, а?

Не знаю, можно ли здесь жить, если и можно — я не хочу. Самоубийство – смертный грех, но грех ли, если нет никакого Мира Воздаяния, а есть только этот: железный, громыхающий, ядовитый, но заселенный людьми, среди которых слишком многие оказываются друзьями; они вовсе не похожи на благородных, но, кажется, куда лучше наших владетелей помнят о том, что такое честь, долг, гостеприимство.

После шайки наглых скотов, которых хватает и у нас, мне попадались — словно судьба решила расплатиться — только неожиданные, нежданные друзья. Один помог мне выбраться из того сада, другой привез сюда, здесь странные обитатели тюремных подвалов лечили меня. По-своему, заставляя глотать яркие шарики с приторно-сладким вкусом, а тот, что я разжевал, оказался внутри горьким. Как облатки наших лекарей, другая форма, та же суть. Здесь, если перестать обращать внимание на различия, очень многое по сути — то же. Люди. Жизнь. Странные игры, в которых я, кажется, оказался то ли заложником, то ли призом. Но — отчего мне тепло, странно тепло изнутри? От очередной пилюли в зеленой облатке, или оттого, что я увидел многих людей, желающих мне — чужаку, должно быть, не менее уродливому на вид, чем они для меня, лишенному и шпаги, и монеты — помочь…

Парень, это одевают, а ты что подумал? Одевают-надевают-задевают, на себя напяливают, короче. Не, если тебе в твоем не жарко, сиди. С твоими этими фуфлонами на рукавах тут самое оно. Паутину с углов смахивать. Твою родню налево через дыру в заборе! Прости, парень. Ты как поп прямо. Не буду больше про родню. На, приложи, быстрее пройдет. Копьемашец, семечки в рассоле!.. Про семечки ничего? Принес попить, называется. Пьют это. Сам ты ядовитый. Траванутый, точнее. Пей, что дают. Мы пьем. Дай отхлебну. Видишь, параноид? Не носи я обливку… теперь мне ясно, чего тебя мэр ищет. Где второго такого клоуна найдешь. Во синяк-то будет. В рекорды года впору. Хорошо бьешь, только повод глупый. У нас так не принято. А в чужой подвал со своим фонарем не суйся. Дороже выйдет. Давай-ка я тебе одну штуку покажу, ты такой точно не видел в своей некультурной глуши. Да, некоторые знают. Но ведь вход даром, выход под кумаром. В смысле, не войдешь ты там, в Невер-парке. Там только выход. А вход в Джем-тауне. На юге, в предгорьях. Очень там чужих не любят. И попадешь ты не к себе, а в такое… да хоть весь пластырями обклейся, такого не выдумаешь. Полный компот и пятиногие семи…хвосты. Как-как. Представь себе призму… Ох, семечки в рассоле! Пирамиду. Трехгранную. Вот так вот грани. А вот так вот кольцо пропущено. Вот по кольцу — либо в одну сторону, либо в другую. Притом пропускает не всех. Очень не всех.

Скажем прямо, тут скрывать нечего — наших не пропускает. Джемовских тоже. Только предметы. Ты лучше расскажи, ты зачем сюда…

Пирамида и кольцо, кольцо и пирамида. От моих родных предгорий открыта дорога лишь сюда, а от того места, где у нас расположена Кертора — в мир… уж не тот ли, что у нас зовут Миром Вознаграждения? Здесь-то поголовно почти что ноэллианцы. Воздаяние и вознаграждение по их вере происходит за гранью материальных миров. Истинная Церковь Собраны оказалась в меньшинстве, это забавно. Если я доберусь до того города, если я пройду от предгорий до предгорий, то выйду назад в Керторе. Это надежда, пусть крохотная, но лучше, чем обреченность навсегда остаться здесь.