Оставшийся в живых
Шрифт:
Он долго и строго смотрел в покрывающееся краской смущения лицо Тьюсона.
– С сегодняшнего дня и до конца данного расследования вы освобождаетесь от своих обязанностей. Возможно, вскоре мы найдем возможность использовать вас при расследовании какого-либо другого случая. Если это произойдет, я сообщу вам.
Теперь уже взорвался Тьюсон. Вскочив на ноги, он агрессивно перегнулся через стол.
– Вы еще не доказали, что я не прав!
– А вы не доказали, что правы! – возразил Слейтер, глядя прямо в пылающие яростью глаза молодого человека. – К тому же это не подлежит обсуждению. Не имеет значения, кто прав, а кто нет. Речь идет о разглашении вами государственной тайны и о вашей ответственности перед комиссией! А теперь соберите свои
Тьюсон круто повернулся на каблуках и устремился в соседнюю комнату, где держал кое-какие личные вещи, а вслед ему неслись гневные слова Слейтера:
– А если вы захотите подать в отставку, это ваше личное дело!
Захлопнув за собой дверь, Тьюсон на мгновение прислонился к ней спиной, стараясь успокоиться.
– Ублюдок! – сказал он вслух, сердито сорвав очки и яростно протирая их концом своего галстука. Он прошел к центру комнаты, по пути пнув ногой маленький кофейный столик. – Я докажу, что я прав, – сказал он сам себе. – Я еще покажу этому безмозглому старому кретину! Посмотрим, как он будет выглядеть, когда выяснится, как все произошло на самом деле, и что человек, предположения которого так блистательно подтвердились, был отстранен им от дела!
Сложив свои нехитрые пожитки в основательно поношенный портфель, он вышел из комнаты через дверь, ведущую прямо в холл гостиницы. Спустившись по лестнице, прошел в бар, швырнул портфель под стойку и заказал большую порцию виски.
Виски обжег горло, и он потянулся за содовой, свирепо глянув на ухмыляющегося бармена в белом пиджаке. Пододвинув к себе высокий стул, он уселся за стойку, решительно и вызывающе взгромоздив на нее локти и выжидая, когда бармен ухмыльнется опять. Бармен взял чистый стакан и принялся тщательно его протирать, повернувшись спиной к Тьюсону. Постепенно остывая, Тьюсон потихоньку потягивал виски, и хотя его дыхание все еще было прерывистым и учащенным, успокаивающее действие алкоголя уже давало о себе знать. Его мысли по-прежнему проносились беспорядочно и хаотично, но постепенно возмущение незаслуженной обидой стало утихать, и он начал размышлять более конструктивно.
Если бы только ему удалось выяснить, каким образом бомба попала на борт самолета. Это был ключевой момент его теории: дело в том, что в наше время сделать это чертовски трудно. Наземная служба? Нет, по завершению работ по техническому обслуживанию и уборке самолет всегда проверялся. Багаж? Невозможно, весь багаж сначала просвечивался. Сам экипаж? Да, этим путем она могла туда попасть. Но зачем кому-то из экипажа могло понадобиться приносить с собой бомбу только для того, чтобы взорваться вместе со всеми? Медицинский контроль был очень жестким и не допускал ни малейшей возможности, чтобы человек с неуравновешенной психикой продолжал летать, к тому же даже экипаж время от времени проходил досмотр багажа. Тогда кто, черт побери?..
И вдруг он понял!
Сначала это была только смутная догадка, но она вызревала в его голове, пока не сложилась в целостную картину. Да, это было возможно! Это могло быть сделано именно так! Он возбужденно вскочил со стула. Может, подняться наверх и рассказать Слейтеру? Нет уж, хрен с ним! Сначала доказать – это единственный правильный путь. Он, может, и ошибается... одно с другим. Он задумчиво молчал, проигрывая в голове возможные варианты. Был один человек, который мог бы рассказать больше, чем ему было известно.
С удовлетворенной улыбкой Тьюсон вышел из бара и, пройдя через вертящиеся двери, покинул отель, забыв на полу у стойки свой портфель.
Глава 13
Люди в городе нервничали. Они собирались небольшими группками, возбужденно перешептывались и расходились еще более напуганными, чем прежде. Только в пивнушках и кафе, после рюмки-другой, помогавших подавить растущую тревогу, их голоса начинали звучать немного громче, чем обычно. Женщины, встречаясь в магазинах и на Хай Стрит, заражали друг друга
Затем преподобный Биддлстоун, которого нашли без сознания на полу в его же церкви, и которого до сих пор держат под действием сильного успокоительного. И еще девушка, обнаруженная в автомобиле на дальнем конце поля. Она все еще не в состоянии рассказать, что же с ней там приключилось. Полиции удалось найти и допросить ее дружка, и он рассказал, что в окне их машины вдруг неожиданно появилось какое-то лицо, а сама машина каким-то непостижимым образом поднялась над землей. Он в страхе убежал, а девушка отказалась последовать за ним. Естественно, полиция задержала его для дачи дальнейших показаний. На следующее утро на берегу реки нашли мертвого мужчину. Говорят, что у него случился сердечный приступ, но, как утверждает молва, застывшее на его лице выражение ужаса свидетельствует о том, что причиной приступа был страх. Он в буквальном смысле слова умер от страха.
Констебль Уикхэм ощущал это нарастающее беспокойство и сам разделял его. Оно не покидало его вот уже несколько дней: это было чувство растущей напряженности, которая вот-вот достигнет своего предела. В воздухе ощущалось какое-то предгрозовое затишье, готовое взорваться в любой момент, и он понимал, что когда это произойдет, последствия будут ужасны. Охрана поля явилась для него малоприятным заданием: его подавляли зловещая тишина этого места и царивший здесь необъяснимый холод – не тот обычный зимний холод, а какой-то гораздо более глубокий, нагоняющий страх и вызывающий мрачные фантазии. Глядя через поле на искореженные груды обломков и на этот отливающий серебром корпус самолета, ставший огненной гробницей для своих пассажиров, он как будто наяву слышал отчаянные крики метавшихся в панике людей, объятых ужасом неминуемой смерти. Перед его мысленным взором стояли сотни этих испуганных лиц; он слышал их плач, мольбу о помощи, молитвы. Он слышал голоса и стоны умирающих. Чувствовал их боль. Страдал вместе с ними.
Даже животные не подходили близко к этому полю. Собаки останавливались на самом его краю, тела их цепенели от страха, глаза делались большими и жалобными, шерсть вставала дыбом, шеи напрягались. Наездникам, имевшим обыкновение прогуливаться верхом вдоль огибающих поля тропинок, приходилось прилагать немалые усилия, чтобы удержать своих охваченных паникой и не слушающихся узды лошадей.
Поле стало последним прибежищем для погибших, и констебль Уикхэм чувствовал, знал, что смерть еще не покинула этих мест.
Старик теперь редко покидал свой дом. С той самой ночи, когда произошла катастрофа и он стал свидетелем всех этих ужасов, какая-то часть его как будто надломилась, и слабость овладела его дряхлеющим телом. Врач сказал ему, что это последствия пережитого им шока и напряжения, связанного с его безумным кроссом к месту падения аэробуса. Этим бегом он надорвал свои силы, а вид кровавой трагедии вызвал у него сначала шок, а затем и психическую депрессию. Со временем угнетенное состояние пройдет, и силы вернутся к нему, но для того, чтобы преодолеть свою меланхолию, ему потребуется собрать всю свою силу воли.