Осторожно, альфонсы, или Ошибки красивых женщин
Шрифт:
ЭПИЛОГ
К побегу из тюрьмы я готовилась очень долго. Мне повезло, и я заверяю вас с полной ответственностью, что если карты лягут как надо, то из тюрьмы можно сбежать. Мои карты легли как надо. Сидя в своей одиночной камере, я очень часто изучала, глядя в решку, противоположное, правое крыло тюрьмы. Оно отлично просматривалось. На самом верху правого крыла не было решек – это была глухая стена, по ее периметру проходила колючая проволока. Я сразу поняла, что это дворики. Те самые дворики, по которым гуляют арестанты. Под ними можно было разглядеть дерево, окруженное зарослями кустарника. Хорошо изучив местность, я поняла, что дерево и кустарник находятся на уровне четвертого дворика.
Сидящая в соседней камере Нинка всегда твердила мне, что из тюрьмы сбежать невозможно. Она довольно часто рассказывала о том, как выглядит тюрьма за границей. Нет, вы только не подумайте, что она там была. Просто ее подлец-муж любил смотреть фильмы, повествующие о жизни в тюрьме, и, как правило, все эти фильмы были импортного производства. Нинке ничего не оставалось делать, как смотреть их вместе с мужем. Так вот, с Нинкиных слов, в иностранных тюрьмах есть тренажерные залы, бассейны, заключенных хорошо кормят. В других странах сидящие в тюрьме люди ограничены только в свободе, и они не теряют здоровья, потому что там созданы все условия для того, чтобы его поддерживать. В нашей же тюрьме – наоборот. Отбывание наказания в российской тюрьме – это не только ограничение свободы, но и нанесение огромного вреда здоровью. Даже совершенно здоровые люди, попадающие в наши тюрьмы, становятся там инвалидами, теряют зубы, печень, почки, сердце, только вот инвалидность им никто не дает. Что говорить о нас, о тех, кто попал в тюрьму с ВИЧ. За решеткой быстро развивается СПИД, и человек сгнивает заживо. Я знала, что мы с Нинкой уже больны, что я скоро сдохну, но у любого умирающего человека есть последнее в жизни желание. Моим желанием было желание умереть на свободе. Странно, но Нинка хотела того же самого, а еще перед смертью она мечтала подержать на руках свою доченьку. Когда я сказала Нинке о том, что исполню ее желание, она забилась в истерике и, обидевшись, упрекнула меня в том, что я смеюсь над ее чувствами.
Вот уже несколько дней в моей камере был припрятан один запрещенный предмет – это булавка. Конечно, на свободе булавка не имеет такого весомого значения, как в тюрьме. Эту булавку мне передали «дорогой» из другой камеры. «Дороги» – это веревки, сплетенные из ниток от распущенных свитеров. Без «дорог» в тюрьме никак нельзя – это единственная связь с внешним миром. Иногда в камерах бывает очень холодно, но замерзающие женщины все равно распускают свои свитера, потому что связь с внешним миром в тюрьме ценится намного больше, чем собственное здоровье. Так вот, одна заключенная, уходившая на этап, передала мне эту булавку. Она знала, что на этапе всегда сильный шмон и там по-любому булавку найдут. Получив по «дороге» булавку, я сильно обрадовалась и спрятала ее как можно надежнее.
Дождавшись ночи, я стала стучать в дверь и кричать, что мне плохо. Я хорошо знала, что ночью на всем нашем этаже будет дежурить всего одна вертухай. Я громко орала, что умираю, и со всей силы стучала в дверь. Вертухай наконец не выдержала и, решив узнать, что со мной случилось, открыла «кормушку».
– Врача! Врача! Врача! – Я кричала настолько громко и истерично, что чуть было не сорвала себе голос.
Как только открылась «кормушка», я притворилась, что падаю без сознания, и закатила глаза. Увидев, что я лежу без движения, вертухай тут же открыла дверь, зашла в камеру и наклонилась ко мне. Я схватила женщину-вертухая за волосы и притянула ее к себе. Зажатую в руке булавку я поднесла прямо к сонной артерии надзирательницы.
– Смотри, как легко зацепить СПИД! Этой булавкой я уже уколола себя. Я протыкаю тебе сонную артерию – и все.
– Не надо, – жалобно прошептала вертухай.
– А травить меня хлоркой надо?! А в «стакане» без воздуха держать надо?! Ты же мне все легкие
Взяв приготовленную заранее кружку, которую в тюрьме называют «фанычем», я со всей силы ударила вертухая по голове и сама поразилась тому, какой же кружка была тяжелой. Дело в том, что для того, чтобы из нее сделать гирю, я накидала туда мокрого хлебного мякиша, который застыл и стал внешне напоминать цемент. Моя кружка превратилась в приличную гантелю. Ударом «фаныча» я оглушила вертухая. Затем среди ключей, пристегнутых карабином к ее поясу, нашла ключ от Нинкиной камеры и ключ от четвертого дворика. Заперев вертухая в своей камере, я перекрестилась и принялась действовать дальше. Выбежав в коридор, я отперла Нинкину камеру и прокричала подруге:
– Пойдем!!!
– Куда? – опешила Нинка.
– На свободу! Ты же мечтала подержать на руках дочку и умереть на свободе.
– Мечтала.
– Так пойдем! Я обещала тебе исполнить твое желание, и я его исполню.
– Но я не думала, что у тебя это получится.
– У нас все получится!
Мы бросились по коридору в сторону лестницы и, поднявшись по ней наверх, выбежали на крышу и открыли дверцу четвертого дворика.
– Как же так? Из тюрьмы же нельзя сбежать, – бубнила себе под нос бегущая рядом со мной Нинка.
– Можно.
– Там же высоко и колючая проволока…
– Там есть дерево и кустарник. Колючей проволоки нет, ее меняют. Во всех двориках поменяли, а в четвертом только начали. Словно нас ждали.
Выбежав на территорию четвертого дворика, я с облегчением вздохнула и поняла, что не ошиблась в расчетах: колючей проволоки действительно не было. Значит, дерево и кустарник были внизу. Нинка подсадила меня на стену, а я потом подала ей руку и резким движением затащила ее наверх. Мы взялись за руки и посмотрела вниз: до земли было метров десять.
– Когда будем прыгать вниз, предупреждаю: кричать и привлекать внимание нельзя. Иначе мы обе пропали.
– Высоко и страшно, – затряслась испуганная Нинка.
– Оставаться в тюрьме страшнее.
Выкинув ключ от своей камеры, в которой была заперта вертухай, я еще раз попросила Нинку не кричать, и мы прыгнули на раскидистое дерево.
Мы смогли! Мы это сделали! И мы не издали ни звука. Зацепившись за сучья, мы с Нинкой еле слышно застонали от боли и с ужасом увидели, что ветки под нами стали ломаться. Следующим этапом стал еще один прыжок вниз: каждая из нас старалась упасть на кустарник. Кустарник действительно смягчил падение. Тем не менее я ободралась до крови, а Нинка потеряла сознание: ей повезло меньше. Сев рядом с истекающей кровью Нинкой, я стала приводить ее в чувство, хлопать по щекам, смахивать слезы с расцарапанного до крови лица и шептать:
– Нинка, мы на свободе. Ниночка, милая, мы на свободе! Смотри, здесь воздух свежий. У меня от него даже голова кружится. Очнись, пожалуйста, у нас мало времени. Машины проезжают… Нинка, здесь люди живут. Понимаешь, живут!
Как только Нинка пришла в себя, мы вышли на дорогу и остановили первое попавшееся такси.
– Мы убежали из тюрьмы. У нас нет ни копейки. Она – мать. – Я махнула рукой в сторону Нинки. – Ей нужно увидеть ребенка. У нас мало времени. Пожалуйста, довезите нас до дома.
– Садитесь, – понимающе сказал таксист и огляделся по сторонам. – Все мы под богом ходим.
Когда такси тронулось и мы с Нинкой с облегчением вздохнули, я попросила таксиста заехать на квартиру.
– Девушки, ну и как там, в тюрьме?
– Плохо, – ответили мы в один голос. – Вы только милиции нас не сдавайте. Мы хоть чуть-чуть свободой подышим.
– Да я что, с ума, что ли, сошел? У меня у самого сын сидит. Если бы он из тюрьмы сбежал, неужели бы его тоже кто-то милиции сдал? Мы же все люди и всегда можем там оказаться. Вас уже, наверное, ищут.